— Как часто ей приходится это делать?
— Каждые четыре часа. Ее желудок совершенно не опорожняется. Вот результаты обследования.
Энрике протянул врачу отчет об изнурительном тесте, на котором настоял предыдущий гастроэнтеролог, чтобы доказать, что повторяющаяся рвота Маргарет не является сверхчувствительной реакцией на химиотерапию. Тогда ее накормили омлетом, напичканным изотопами, чтобы можно было следить за продвижением пищи, и затем каждый час повторяли сканирование, чтобы увидеть, уходит ли хотя бы часть пищи из желудка. Четыре с половиной часа Маргарет корчилась от боли и стонала, пытаясь удержать в себе радиоактивный завтрак. Наконец рентгенолог увидел, что пища никуда не сдвинулась, и согласился, чтобы ее вырвало. Так завершились два месяца врачебного скептицизма.
Врач склонился над отчетом и затем объявил:
— Завтра с утра первым делом мы должны установить ЧЭД. Она не может больше так жить. Это просто опасно.
С того благословенного, принесшего облегчение дня прошло долгих четыре месяца, таких страшных, что по сравнению с ними предыдущие годы лечения казались безмятежными и полными надежды. Та бесстрашная девичья дразнящая манера поведения, с помощью которой Маргарет очаровала знаменитого врача, бесследно исчезла. Маргарет, прятавшаяся в объятиях Энрике, забивающаяся поглубже в ложбинку на кровати, без макияжа, без парика, с полупрозрачной от истощения кожей, с лихорадочно блестящими глазами, расширившимися и от отчаяния и от медикаментов, в больничной рубашке, на которой тут и там виднелись коричневые пятна от антисептика, а кое-где — от крови, эта ангедоничная Маргарет убеждала своего врача, что, несмотря на все ее мужество, самообладание, волю, настойчивость, уступчивость и готовность поверить, у нее не осталось сил. Эта Маргарет, готовая принять смерть, очень отличалась от той, прежней.
— Хорошо, я пока вас оставлю, — сказал врач, не желая признавать поражение. — Сегодня вы еще здесь, так что завтра мы сможем погово…
— Нет! — закричала Маргарет. — Пожалуйста. Я больше не могу об этом говорить. — Уткнувшись лицом в плечо Энрике, она всхлипнула. — Я не могу больше, я не могу, не могу, — повторяла она снова и снова в истерическом приступе отчаяния.
Сойдя с возвышения, доктор неуверенной походкой побрел к выходу. Поймав взгляд Энрике, он тихо, но твердо сказал:
— Мы еще поговорим.
Энрике хранил молчание, пока великий человек излагал свои доводы: Маргарет была права и аргументы доктора не подтверждались фактами. Но когда она перестала всхлипывать, он, вручив ей свежие салфетки взамен использованных, не удержался:
