— А ты уверена, что нумерация школ сквозная по городу, а не отдельно по районам? В нашей школе очень гордились тем, что мы на Манхэттене. Везде значилось: НШ № 173, Манхэттен. Мы даже на каждой домашней работе так должны были писать: НШ № 173, Манхэттен.
Конечно, основываться на такого рода умозаключениях было глупо, но, как оказалось, он правильно угадал, чем можно убедить Маргарет. Сдвинув брови, она задумалась, в то время как Бернард вместе со стулом с глухим стуком подался вперед.
— Ты все выдумываешь, — фыркнул он. — Я никогда не писал «Квинс» под названием своей школы.
— Это потому, что ты ходил в школу в Форест-Хиллс, — сказал Энрике.
Он вовремя вспомнил, как Маргарет упомянула, что Бернард вырос в «шикарной» части Квинса, в противоположность ее кварталу — «тесному и задрипанному» — очень важное различие, своеобразный снобизм наоборот, характерный для их антивоенной, антиматериалистической молодости. И действительно, Бернард попытался опровергнуть его, уверяя, что Форест-Хиллс вовсе не был привилегированным районом.
— А вот и нет, был, — настаивала Маргарет с насмешливой улыбкой, заставившей Бернарда отступить. — Мой квартал в Квинсе такой безликий, что у него даже нет имени. Его так и называют — Соседний.
Как и многие другие ее замечания, это показалось Энрике очаровательным — беспристрастное и остроумное, достойное писателя.
— Погодите-ка! — Маргарет выбросила вперед руку, будто была регулировщиком и не давала школьникам перейти улицу на красный свет. Глядя куда-то мимо Энрике, она вспоминала: — Ты прав! На верхней строчке я писала имя и фамилию, потом — класс, а внизу — «НШ № 173, Квинс»! Я писала «Квинс». Я просто думала… — И она замерла, глядя перед собой, словно кто-то вдруг вынул из нее батарейки.
Неожиданно для себя Энрике подхватил незаконченную фразу, словно ему удалось заглянуть в ее мысли:
— Ты думала, что это просто такая гордость района, а не существенное различие. НШ № 173, Квинс, НШ № 173, Манхэттен — вот почему нам обоим хватало твердо-мягких карандашей.
Их взгляды встретились. Маргарет улыбнулась, обнажив некрасивые зубы, слишком мелкие и редкие — не будь этого изъяна, ее красота была бы ошеломляющей, благодаря же ему Энрике удавалось смотреть на нее без благоговейных вздохов.
— Вообще-то, — уточнила она, — мы сами покупали карандаши.
Бернард все еще не хотел сдаваться.
— Нет, — сказал он, — не верю. Город не способен на такие красивые сказки. Ты все-таки что-то путаешь, — пробормотал он, доставая освобожденную от целлофана пачку сигарет и собираясь приступить к обычному концерту.
