Он не мог возражать или жаловаться, ведь он сам добивался, чтобы ее доставили ему на дом, прямо как китайскую еду из кафе «Мамочка Чарли» — остатки еды покоились в красном мусорном ведре под раковиной из нержавейки. Раковине в любом случае не грозило заржаветь, потому что он почти не готовил в своей новой кухне, ступенькой соединенной с узким пространством гостиной-спальни-кабинета квартиры, которая пусть и была ему не по карману, но, по сути, стала первым безраздельно принадлежащим ему жильем с тех пор, как он покинул родительский дом. Два предыдущих обиталища ему приходилось делить с соседями: одно — с девушкой, с которой спал, другое — с приятелем. Он взглянул на угрюмого Бернарда, надеясь получить какой-нибудь намек, потому что, да, хоть он и сам выбрал ее из меню своего друга, однако никак не ожидал, что блюдо окажется настолько острым.
Расписывая необычайные достоинства Маргарет, Бернард делал это, как всегда, настолько туманно, что мог свести собеседника с ума. В своем тщательно продуманном описании он умудрился не упомянуть ни о потрясающих ярко-голубых глазах, способных соперничать с глазами Элизабет Тейлор, ни о гладкой молочно-белой, усыпанной веснушками коже. Как-никак, Бернард был гетеросексуалом, поэтому мог бы и отметить, что у нее безупречно пропорциональные ноги, что она худая, но отнюдь не плоская. Кроме того, как успел заметить Энрике за те несколько секунд, пока он разрешил себе ее разглядывать, в том, как раскинулись эти стройные и в то же время округлые бедра, читался вызов настолько ошеломляющий, что невозможно было не потерять голову, — словом, видит бог, Энрике заслуживал, чтобы его хоть как-то предупредили заранее.
Энрике вынудил Бернарда предъявить Маргарет во время одного из их поздних завтраков в «Гомеровской кофейне», когда Бернард принялся в очередной раз рассказывать о своей замечательной приятельнице из Корнелльского университета, неподражаемой Маргарет Коэн, но ни за что не соглашался их познакомить. (Маргарет Коэн, сетовал Энрике, что же это за еврейская семья, где дочь называют Маргарет? Подобная жалоба оказалась бы куда более уместной, если бы исходила от кого угодно, только не от человека по имени Энрике Сабас — он сам был наполовину евреем, за что стоило сказать спасибо его ашкеназской маме.) Бернард говорил, что опасается смешивать друзей из разных «гетто» своей жизни.
— Почему? — спросил Энрике.
Бернард отделался пожатием плеч и лаконичным «я невротик».
