Но все это было давно, прошло два года и восемь месяцев, 147 дней и ночей в больницах, за которые Маргарет перенесла три серьезные и полдюжины менее сложных операций, четырнадцать месяцев химии, две ремиссии и два рецидива… Теперь же, когда надежда уже умерла, глядя в прошлое сквозь мутную призму поражения и усталости, Энрике казалось неизбежным, что все кончится именно так, медленным, дюйм за дюймом приближением к смерти по дороге с односторонним движением.
Дыхание Маргарет было едва уловимым. Лежа в позе эмбриона, она казалась еще меньше, чем была на самом деле. Энрике не верилось, что она мирно спала, если спала вообще. Наркотики затуманивали сознание, но не давали забыть ни об утерянных радостях жизни, ни тем более о маячившем впереди мрачном финале.
Энрике посмотрел в окно на тяжелые, грозовые облака, нависшие над Ист-Ривер, и отпил глоток кофе из магазина «Дин энд Делука». Он был рад любому средству, хотя бы на время избавлявшему от безнадежной, нескончаемой усталости. Даже после двух чашек он все равно чувствовал, как саднит кожа на лбу, висках, веках и щеках, будто маска плоти, потрескавшись, начала осыпаться вниз, к подбородку. Стоило ему закрыть глаза, чтобы дать им отдохнуть от обжигающего дуновения кондиционеров госпиталя Слоан-Кеттеринг, как покрытый ковром пол вдруг исчезал и сам Энрике куда-то уплывал, пока чей-то голос или вибрация телефона насильно не возвращали его в состояние относительного бодрствования. В эти дни друзья нередко заводили разговор о том, что ему надо больше спать, и тут же умолкали, понимая, что подобные советы в данных обстоятельствах совершенно бесполезны. Тем не менее, чтобы заставить замолчать своего особенно непонятливого единоутробного брата — тот и не подумал навестить Маргарет в больнице, зато упросил Энрике с ним пообедать, — ему пришлось описать свой день:
— Я хочу быть в госпитале ночью когда ей особенно одиноко но и не хочу чтобы Макс чувствовал себя брошенным а это значит ночевать в Слоан-Кеттеринг вставать на рассвете поверь мне в больнице это совсем не трудно чтобы съездить домой разбудить Макси покормить его проводить до метро потом я принимаю душ переодеваюсь и пытаюсь успеть в Слоан к утренним процедурам впрочем обычно все равно опаздываю их делают очень рано что в общем не так уж важно поскольку мне удается перехватить докторов во второй половине дня перед тем как я убегаю обедать с Максом.
Он объяснялся в таком духе с первых дней болезни Маргарет — бессвязный, сумбурный рассказ, безусловно нуждавшийся в редактуре. Это тоже было симптомом усталости и вместе с тем непроизвольным ответом на реакцию большинства людей на страшную болезнь жены: они выспрашивали у Энрике все детали лечения Маргарет, умышленно не обсуждая при этом возможный исход. Несмотря на возраст — а через три недели Энрике должно было исполниться пятьдесят, — он не избавился от юношеской привычки переделывать знаменитые изречения, поэтому, когда он завел разговор о том, что ждет Маргарет, победа или поражение, а друзья в ответ попытались свернуть беседу, он тихо, обращаясь сам к себе, нараспев произнес: «Я — смерть, великий разрушитель пустых разговоров»
