Эта необходимость заставляла прибегать к ряду темных способов. Дипломаты не только давали крупные взятки придворным, спорили беспрерывно о старшинстве и статусе, крали официальные документы, но старались всеми правдами и неправдами заручиться поддержкой фаворитов и фавориток и, если это не удавалось, пытались их заменить более сговорчивыми.
Прекрасный пример «будуарной дипломатии» представляет собой миссия Джемса Гарриса (лорд Малмсбери) в Петербурге в 1779 г. Что Гаррис считался одним из наиболее искусных представителей дипломатии XVIII века, ясно видно из той похвалы, которую он получил из уст Талейрана. «Я считаю его, — сказал Талейран, — одним из наиболее способных послов его времени. Невозможно было превзойти его, оставалось только следовать, насколько возможно близко, по его стопам». Однако Гаррису не удалось многого добиться ни в России, ни в Голландии.
Его методы в Петербурге были типичны для той эпохи. Целью его миссии было убедить императрицу Екатерину II заключить союз с Великобританией. Отчеты Гарриса рисуют яркую картину «будуарной дипломатии».
Он пишет:
«В понедельник на маскараде в честь дня рождения великой княгини, после того как ее величество кончила игру в карты, в которой я также принимал участие, ко мне подошел господин Корсаков и, попросив меня следовать за ним, провел меня особым ходом в личный будуар императрицы. Представив меня, он немедленно удалился. Императрица усадила меня и начала разговор с того, что наши дела, если не считать ее собственных, наиболее близки ее сердцу. Она заявила, что была бы счастлива, если бы я мог устранить препятствия, которые возникают в ее уме каждый раз, когда «на пытается придумать план, чтобы помочь нам».
Ободренный этими словами, посол предложил императрице произвести морскую демонстрацию против Франции и Испании. Императрица заметила, что, конечно, британский флот может состязаться с вражеским и что, если мы действительно желаем мира, мы должны дать свободу американским колониям. Гаррис спросил у нее, принесла ли бы она подобного рода жертву, если бы была королевой Англии. Она ответила, что скорей согласилась бы лишиться головы. Она затем, вполне резонно, заметила, что эта ссора не касается России и что она не видит причины, почему она должна рисковать русским флотом в западных водах. Гаррис ответил, что подобного рода выступлением она завоюет себе честь и славу. «Казалось, — пишет Гаррис, — что идея эта ей понравилась». Но она постаралась не связывать себя какими-либо обещаниями. «После разговора, продолжавшегося более часа, — добавляет Гаррис, — она меня отпустила, и, так как было темно, я с трудом нашел дорогу в бальный зал по запутанному коридору».
