…Когда в 1950 году, в разгар «холодной» войны, поступил во Львовский «политех» мой старший брат, я летела через весь городок, вопя от радости и спеша поделиться ею с любимой тётушкой. Она стояла на огороде среди фасолевых тычек[14] и молча слушала меня. Потом сурово оборвала:
– Ай, чему радоваться? Всё равно быть войне!..
Я подавленно умолкла, как от пощёчины. А она, поднимая с земли длинный, остро заточенный шест, неожиданно продолжила:
– Но даже если мы тут все сложим свои головы, там, далеко, будет жить наша возрождённая земля, наш Израиль! – и с силой вогнала тычку в мягкий украинский чернозём…
…Родная моя, я обращаюсь к тебе ровно через полвека после той беседы: смотри и слушай! Смотри и слушай, как танцует и поёт на земле Израиля один из её сыновей. Как он красив, как искренен, как свободен в своём еврействе! В виду всей Тверии, в виду голубого Кинерета, в виду разноликой и пока что разноязыкой толпы. И никто не скажет: «Шат, шат, идн! Ша, евреи, что это вы так развеселились?! Нас могут услышать!..»
И слава богу! Пусть нас наконец услышат!
Пусть услышат, и порадуются за нас, и подпоют нам друзья наши. А враги… Ну что ж – на то они и враги!..
Наконец примчался запыхавшийся, опоздавший минут на десять новенький красавец «Эгед»[15], но я была только благодарна нерасторопному шофёру за этот щедрый подарок – ещё десять минут вполне ощутимого счастья… Сажусь у окна и всё киваю головой в такт непрерывающихся ритмов… Наш водитель кричит в окно что-то одобрительное неутомимому танцору и оттопыривает в восторге большой палец! А тот, благодарно кивая и улыбаясь, без тени усталости продолжает испытывать на прочность деревянные подмостки на крыше весёлого микроавтобуса…
Помните поговорку: «Увидеть Париж – и умереть»? Я ещё не видела…
Да и умирать пока не хочется… Зато я видела танцующего на крыше старика-еврея – и возродилась к новой жизни! Вот этого я и вам желаю, мои соплеменники, и не только вам!..
Тверия, 2001
