– Мне уже не о чём молиться! – кричала мама. – А вы бойтесь суда! Наш Бог не прощает. Отольётся вам наша кровь, капля за каплю…
Один из убийц нашёл в сарайчике вилы и подошёл к Пантелеймону.
– Может, этим прикончим?
– Во-во, в самый раз. Дай-ка сюда.
Я слышала каждое слово, каждый стон. Это ведь было в нескольких метрах от нашего убежища. Тётя Фрося прижала меня к себе, а я чуть ли не всё полотенце засунула в рот, чтобы не кричать. Тело онемело, но нельзя было шевелиться.
Пантелеймон ударом сапога сбил маму с ног и с размаху всадил в неё вилы – насквозь прошли, острия аж в землю вонзились. Такого нечеловеческого крика я никогда больше не слышала и, Бог даст, не услышу. Кровь залила двор. Мама сразу не умерла, она ещё двигала руками и ногами.
Убийцы сошлись вместе и стали совещаться.
– Что теперь будем делать? Куда их денем? Не похороны же устраивать!
Пантелеймон выдернул вилы из тела мамы и бросил её на ту же кучу, где лежали тела моих братиков. Я думаю, она была ещё жива.
– Подожжём всё это, – сказал он. – Грицько, ты же хочешь этот дом взять? Уберёшь потом весь пепел, почистишь двор.
– Да ещё мозги со стены отмывать надо будет, – недовольно сказал тот, кого он назвал Грицьком.
– Шлангом придётся, – сказал второй пособник. – Привезёшь бочку с водой – и шлангом, всё смоется.
– Разболтались мы, ребята, – сказал Пантелеймон, – нам ещё четыре места обойти надо. Пора здесь заканчивать.
Он смял несколько старых газет, подсунул под хворост и поджёг. И вдруг как-то обмяк весь, закрыл глаза руками. Совсем близко от нас он стоял, мы дышать боялись.
– Что с тобой, начальник? – забеспокоились дружки, когда он, пошатываясь, подошёл к ним. – С водки развезло, что ли?
– Наклонился я над кучей, на жидовочку посмотреть в последний раз. Красивая была. Смотрю – а у неё глаза открытые, смотрят на меня в упор… Жутко мне стало. Грозилась ведь, что ихний бог нас накажет… Пошли отседова поскорее!
Ушли. Костёр уже горел вовсю. И пахло горелым мясом…
Мария умолкла. Все молчали. Потом она сказала:
– Не помню, что дальше было. Может, сознание потеряла.
– Может, хватит на сегодня? – сказал Павел. – Невмоготу уже. Мы-то знали, а Аниска – каково ей в первый раз?
Ефросинья склонилась к сидевшей рядом Анисье и прижала её голову к своей груди.
– Ну, что скажешь, внученька? Дальше у нас будет длинная история, о том, как мы маму твою прятали. Будем продолжать?
– Ох, нет, бабушка. Не могу больше. Давай продолжим завтра. Я… Мне подумать надо, оплакать свою бабушку Хану.
