Создав в Издательском отделе сильную творческую среду, владыка Питирим сохранил независимый русский вектор развития церковной мысли. Это было чрезвычайно важно на фоне того, что Отдел внешних церковных связей – другой интеллектуальный центр тогдашней Русской Церкви – оказался пленен «эмигрантским» и просто западным богословием. Отец Виталий Боровой, а через него – митрополит Никодим, которому протоиерей-интеллектуал писал многие речи, – во многом опирались на труды богословов из числа русских эмигрантов (особенно условных «либералов», основавших Свято-Сергиевский институт в Париже и Свято-Владимирскую семинарию под Нью-Йорком). Затем все больше базировались на документах Католической церкви и Всемирного совета церквей. Практически с тех пор началось новое западное пленение российского богословского и церковно-общественного мышления. Как аксиомы принимались утверждения о том, что Господь милосердно введет в Свое вечное царство нехристиан и неверующих (а это прямо противоречит Евангелию), что разные религии могут быть в определенной мере истинными, что Бог якобы никого не наказывает и не осуждает…
Вся эта линия была выработана православными эмигрантами на Западе ради приспособления к тамошнему идейному мейнстриму. По сути, она глубоко вторична по отношению к протестантской и отчасти католической мысли. Митрополит Питирим без громких деклараций создал всему этому мощный противовес – причем в официальной церковной печати, которую он тогда контролировал. Сегодня эту же работу продолжают многие его ученики – прежде всего владыка Тихон (Шевкунов). Покойный митрополит и его окружение старались переиздавать и анализировать в «Журнале Московской Патриархии» тексты русских святых, известных дореволюционных богословов XIX – ХХ веков, эмигрантских деятелей консервативного направления. Любопытно, что в некоторых церковных СМИ сегодня имена этих людей полностью игнорируются, как игнорировались они в работах сотрудников ОВЦС тридцать лет назад.
Владыка был настоящим «духовным аристократом». При общении с ним ты сразу же поражался его «несоветской» манере держаться и всегдашнему чувству дистанции. Для него было немыслимо появление где бы то ни было в «простонародной» одежде (он носил почти всегда рясу, очень редко подрясник без рясы, совсем редко строгий костюм, зимой – теплую рясу или накидку, никогда – куртку, меховую шапку, рубашку с коротким рукавом, нечерные ботинки или что-то в этом роде). При богослужении он никогда не повышал голоса и не допускал даже тени «спецэффектов» – театрального закатывания глаз, актерских интонаций, оперных речитативов, долгих простираний ниц после земного поклона. Когда «сценическое» поведение в алтаре и на амвоне стало приобретать популярность, некоторые стали говорить: «Питирим служит бледно». Однако для настоящего ценителя православной богослужебной традиции было очевидно: владыка придерживался многовековой православной установки на строгость, мудрость, трезвомыслие, отказ от чувственной взвинченности, от пошлой «душевности», исказившей на том же Западе практику молитвы и богомыслия.
