Толя молчал. Ветер, дувший извне, становился все холодней. Он поежился. Было время, когда он собирал каждую крупинку известий о Маше. Это было нелегкое время. Он уже давно не включает приемник. Тишина… Что может быть лучше тишины? Она вся пронизана фантастическими красками. Краски умиротворяют душу. Но они меркнут, если на них падает слишком яркий свет.
— Наверное, нет, — выдавил он. — Человек ничего не решает сам. За него все предопределено заранее. Кем — я не знаю. Честно говоря, я вообще ничего не знаю.
— А ты ничего не имеешь против Инги? — вдруг спросил Ваня, в упор глядя на Толю. — Она хорошая девушка. Мы поживем у тебя немного, ладно?
Таисия Никитична уже второй год не вставала. Она лежала в бывшей Устиньиной (вернее, ее точной копии) комнате, узнавая входящих по шагам, — глаза различали только свет и тьму и лишь иногда очертания человеческой фигуры. Таисия Никитична сохранила разум и даже память. Она лежала целыми днями в прохладном полумраке комнаты окнами на север и на холмы и думала, вспоминала, снова думала.
Последнее время она часто думала о сыне. Она считала его большим грешником и была уверена, что ее Николай попал в ад. Правда, в существование такого места она верила лишь отчасти и только на рассвете — на рассвете все казалось зловеще жестоким и враждебным человеку. Но Таисия Никитична жалела сына, жалела сейчас, когда он умер, а не когда был жив. Когда Николай был жив, он казался закованным в толстый панцирь и был недосягаем для ее жалости. Последнее время Таисия Никитична денно и нощно молила Бога о том, чтобы он сжалился над Николаем и простил ему грехи.
Когда в комнату заходил внук, она почти всегда притворялась спящей — Анатолий ее расстраивал. От него исходило беспокойство, мгновенно ею улавливаемое. В ее представлении внук состоял из двух половинок, слепленных между собой наспех и непрочно. Она искренне боялась, что он развалится в ее присутствии и это доставит ей жестокие страдания, хоть и понимала разумом — ничего подобного случиться не может. Но в природе существовали вещи, недоступные ее пониманию. Их она боялась больше всего.
С Нонной Таисия Никитична разговаривала охотно и подолгу.
Нонна умиротворяла ее своими подробными рассказами о домашних хлопотах, связанных с огородом, коровой и курами, заготовкой солений и прочей продукции, предназначенной обеспечить безбедную жизнь неторопливо длинной спокойной зимой. Все хозяйство было на Нонне и ее матери, приходившей сюда каждый день. Толя помогал изредка и почти всегда неохотно. Нонна и не просила — она его не просто любила, она считала настоящим чудом, что он позволяет ей себя любить.
