Какое-то время Летисия (так теперь звали Рожейро) жила у Карлуша, а потом заработала себе на отдельную клетушку недалеко от места работы.
Все девочки обслуживались у одного хирурга. На вагину пока ни у кого не хватало, да в ней и не было никакой необходимости, грудь же была, конечно, у всех, хотя у некоторых пока только силиконовая, а у начинающих, вроде нее, – просто всякие хитрости. И все же Летисия стремительно хорошела. Стала уверенней, так что некоторые даже считали ее грубиянкой, но, видно, просто претила им ее росшая слава борца за права. В том числе и за права тех, кто ее об этом и не просил, а правы они были или нет, ей было не так и важно. Улица учила. Сперва – английскому, а благодаря итальянцам, заядлым посетителям их квартала, – азам их томного языка. С особой музыкальной прожорливостью она заглатывала в себя новые песни, которые порой какой-нибудь расчувствовавшийся голозадый Меркурий пел ей, скучая по маме. При желании вскоре она могла бы выпустить энциклопедию по современной поп-музыке или подрабатывать проигрывателем в каком-нибудь баре. Допытываясь у каждого клиента, откуда он родом, она поднаторела в географии и политических отношениях. Выслушивая грустные и неожиданные признания от своих мужчин, стала разбираться в практической психологии.
Раз в неделю Летисия, невзирая на летящие в нее смешки и камни или просто холодность тех, кто когда-то ее так любил, возвращалась домой. В один прекрасный день еще на улице от мальчишек она узнала, что сестра опять забрюхатела. На этот раз – от белого, хотя, увы, и не от американца. Хотя мольбы семьи не были услышаны, избранник Фернандо Луиш танцевал не хуже бога войны Огума и еще лучше играл на санфоне[76].
Даже еще не выпив, мужики зависали на ней взглядами, наперебой стягивая с нее одежду в своих нелепых фантазиях, от которых шел дым коромыслом во все стороны. Бабы явно сохли от зависти. Все утро напролет вместе с Карлушем она трудилась над грудью, макияжем и туалетом. «Подобные наряды они видели только на героинях теленовелл», – самодовольно усмехнулся дядя, поправляя белый с красной сердцевиной гибискус в ее волосах, темноту которых подчеркивало ослепительно-белое платье, как будто не сестра, а она сама была здесь невестой. Но когда расселись за столом и все разъяснилось, семья жениха решила посчитать себя шокированной и даже уязвленной. «Как же так, – возмущались новоиспеченные свойственники, – мы же белые, достойные люди. До поры до времени мы молчали, но теперь – еще и такое? Это же просто скандал! Сколько можно!» И Карлушу с Летисией, которой весь обед пришлось отзываться на имя Рожейро, ввиду начинавшейся заварушки пришлось срочно убираться восвояси.
