Значит, и в нем должно было сохраняться это взрывное жизнелюбие вопреки всему: умение ладить, подстраиваться и подспудно оставаться верным себе. Но что-то уж слишком давно он не мог различить родство с кем бы то ни было. «Кто я, откуда, зачем родился?» – гадал он, устроившись на кровати или на песке, вместо потолка и неба различая лишь те же вопросы. А еще он непременно должен был найти этого исчезнувшего тринадцать лет назад и унесшего тайну его происхождения Каспара. Мать о Каспаре, хоть и встречалась с ним почти год, знала не много. Как-то не получилось расспросить друг друга о прошлом и хоть раз поговорить по душам, хотя любимый прислал ей даже две открытки с плантаций, куда нанялся, когда она забеременела. Однажды от него пришли деньги, но потом он растворился, как сахар в чашке кофе. Вместе с теткой они съездили в глубь штата Пернамбуку, и управляющий сразу вспомнил, что с Каспаром рассчитались еще неделю назад.
Старые большие шлепанцы и красный шерстяной шарф доказывали, однако, что когда-то он действительно существовал. Правда, бабка грозилась распустить шарф на прихватки, но мать и сын не одобряли эту идею, и он так и остался висеть при входе на крюке, даже когда они перебрались в новый барак. А шлепанцы, пока никто не видел, Рожейро иногда надевал сам.
Выбираясь из фавелы, он до ночи бродил по городу в надежде отыскать в лицах белых мужчин сходство с самим собой. Может быть, его отец все еще жил неподалеку? Работал в какой-нибудь лавочке или спасателем на море?
Над маленькими, в один-два этажа домиками ярких цветов, над черепичными крышами заросшего зеленью центра, над подъемными кранами периферии стояло то же яркое небо, что и над их фавелой. Ночью, равнодушное, оно повсюду одинаково темнело. Когда у них шел ливень, он шел и там, и тогда обитатели тех районов вдыхали тот же самый влажный воздух, что и они. Бабочка или птица могла незаметно для себя пересечь границу, но жизни людей отличались, как будто они жили в разных тысячелетиях или на разных планетах. Может быть, его отец Каспар все еще спал и ел бок о бок с ним, но у них никак не получалось встретиться. Их миры не соприкасались, они были друг для друга невидимы.
Среди родных и соседей Рожейро по-прежнему считался красавчиком, но сам он не любил свое тело. Это сестра могла любоваться собой в зеркале часами, а ему было лишь бы себя не видеть, и незачем было мыть или переодевать такое чудовище.
«Понятно, – засмеялась мать, – это бывает. Тебе, наверное, просто нужна девушка. Ты же уже большой пацан», – и она с довольной улыбкой похлопала его по животу. Он и сам не ожидал, что выхватит у сестры бритву, которой она распарывала швы на куртке.
