Уже давно нянька Валентина валялась на влажной земле. Сперва я тоже полежала вместе с ней, но потом мне это надоело.
«Вставай, Валентина, – попросила я ее, – я больше не играю».
Обычно она засыпала на скамейке, а в этот раз просто плюхнулась под дубом, где мы всегда искали прошлогодние желуди. Ее лицо было холодным, изо рта текли слюни. Наконец она открыла один глаз и что-то промямлила, но сразу же его закрыла и отвернулась. На всякий случай я поела сырой земли и вышла из-под нашего дерева на дорогу.
Вскоре я очутилась среди автобусов и машин. Они неслись быстро, как поезд, и повторяли друг за другом, точно как я за сестрой. Если одна машина ехала, то и все остальные начинали мчаться. И наоборот.
Когда я переходила широкую улицу, милиционер из моей книжки про дядю Степу взял меня за руку, и мы пошли домой вместе.
Именно с этого момента нянька Валентина оказалась пьяницей и была уволена.
«И вовсе не с лекарством были те бутылочки, что она складывала в коляску», – услышала я от матери.
Потом няньки приходили и уходили, потом я жила в больнице и мы уехали к морю, потом вернулись, и они стали приходить опять.
Однажды в комнату вбежала сестра и шепнула, что с родителями пришла знакомиться новая нянька и что она похожа на гриб.
Катерина Александровна была худой старой девочкой в больших роговых очках с толстенными стеклами и легкими седыми волосами, подстриженными в кружок, и похожа она была скорее на белый одуванчик или на дистрофика, над которыми у нас в городе постоянно шутили.
Она носила белые кружевные воротнички, штопаные чулки, которые собирались гармошкой на ее тонких щиколотках, и не была пьяницей. Она не умела готовить ничего, кроме подгорелой яичницы с зеленым луком, но зато никогда меня не ругала.
Она пела мне «Беснуйтесь, тираны!», потому что ее отец сидел в тюрьме, когда боролся за страну рабочих Советов против царя. А в блокаду, в самом конце, он выпил какао и умер прямо за столом, потому что надо было – только ложечку, а не всю чашку, но он не смог удержаться. И вот Катерина Александровна, которая еще не окончила школу, но уже работала, как и ее отец, на военном заводе, осталась с ним одна. Он так и сидел за столом, только немного обмяк. А она подходила и слышала, как тикают его серебряные, подаренные заводом часы, которыми он так дорожил, что не обменял их на хлеб даже в самые голодные месяцы, и обманывала себя, что это стучит его сердце.
– А обманывать хорошо? – Взрослые запрещали перебивать самих себя, но я не выдержала.
