Диего собирался что-то ответить, но тут к нам подошел преподаватель с комплиментами в адрес мальчишки. А когда тот, увидев группку своих музыкантов, тряхнув гривой, буквально отпрыгнул от нас, учитель, вставляя слово «гений» через каждые три, заверил и меня, что мальчик невероятно одарен. «Ему нужно учиться, заниматься исключительно музыкой. Насколько я могу доверять своему чутью и опыту, – это чудо, – восторженно тряс он руку Лавинии и заодно и мою. – А оркестровки, которые он делает, достойны молодого Стравинского, хотя характер у него мятяжный, как у Масканьи». Лавиния кокетливо крутила плечами и улыбалась. Ей явно нравился преподаватель, а непонятные слова, которые он произносил, делали его еще привлекательней. К счастью, в этот момент Диего стоял в стороне у стола с угощением и не видел ее ломаний. Бедная. Она слишком долго превозмогала себя, и сейчас время ее маскарада явно заканчивалось, как время Золушки на балу. Пожалуй, пора было ее отсюда утаскивать.
Диего обещал позвонить через час, и мы с Лавинией, посмотрев на знаменитый двор тридцатых годов, пошли к автобусу.
– А кто умер-то сегодня? – спросила она, кутаясь от мозглого дыхания парка. – Что за писатель? Писолини, или как?
– Пазолини. Его убили много лет назад как раз второго ноября. Он слишком сильно вылезал за пределы любых правил, говорил резко и против шерсти любого зверя власти. Он был геем. Тогда это тоже бесило церковь, и заодно – коммунистов. И кстати, он написал про мальчишек с этой улицы, вернее, про уличных мальчишек. Знаешь, таких, которые не ходят в школу, воруют и пытаются выжить, как могут.
– Я? Знаю ли я? Ха-ха. Да я сама была таким мальчишкой, вашему гею и не снилось. Сопливые бандиты, которые вдруг начинают размазывать мозг и кишки своих соседей по стенам домов: пиф-паф, потому что у них в заднице засвербило и хочется получить какую-нибудь бирюльку. Слушай, зайдем в бар какой-нибудь, я уже не могу, мне нужно переодеться. Да и отдохнуть от этого концерта. Красивая музыка была, но слишком грустная. Вообще тут все всегда серо, тоскливо, вечно холодно. Я предпочитаю форро́, – заявила она и начала тихонько, а потом все громче напевать и отбивать ритм на груди и животе. Постепенно она расходилась все больше и, наконец, бросила сумку на первый попавшийся пятачок.
– Я буду за мужчину, это сложнее. Давай, двигай ногами, боками, ну! Спина, наоборот, должна быть неподвижной, я тебя кручу, а ты застынь до задницы, как манекен, но будь легкой, невесомой, – сердилась она. – Раз, два, три, четыре, раз, два, три, четыре…
