Марк Аврелий был уверен в благожелательности и выверенности природы, но сегодня никакой маяк не смог бы указать ориентир, отделяющий искусственное от естественного. Древнее желание улучшить себя – не быть хотя бы потным и зловонным, – о котором говорил император, зашло в наши дни слишком далеко, чтобы можно было вернуться к натуре. Он считал, что нужно ко всему относиться бесстрастно, расщеплять любое чувство и действие на составляющие, отсеивать шелуху душевных порывов. Словно не переваренные больным желудком тунец, овсяные хлопья, яблоки, они должны были изрыгаться в никуда в виде вонючих отдельностей. Он признавал ход вещей заранее правильным, был миролюбцем, смиренно вел войны и отправлял невинных людей на смертную казнь. Сгрудившиеся на барельефах «плохие» варвары и «хорошие» римляне, безжалостно сеющие вокруг мертвых, напоминали киножанр спагетти-вестерна. Император, который на своей погребально-триумфальной колонне был изображен более крупным, чем все, в жизни сторонился любой показухи. Подавляя любую эмоцию, он старался быть разумным гражданином. Догадывался ли он, что мысль связана с творчеством, обреченным на субъективность? Он служил родине изо всех сил, создал социалку, глубоко сочувствуя обделенным, и облегчил участь рабов, но из-за любви к греческому ослабил латынь, а значит, и мощь своего государства, которое рухнуло под натиском новой простоты. Всем все прощал, а чтобы было проще расстаться однажды с жизнью, он учил ее презирать.
Отойдя от колонны, я посмотрела на пешеходов. Природа орала неестественным голосом. Чайки эволюционировали в клювоносых крыс, до смерти заклевывая голубей и даже голýбок мира, которых Папа выпускал из окна своей спальни в середине зимы. Нарождался бионический человек, сгущалась какофония разлада. Гномские технологии были уже готовы. Искусственный интеллект вовсю изощрялся и блистал в обществе на все три D. Около шестидесяти процентов мирового населения с его руками, используемыми для таскания цистерн воды из рек родных поселков, которую им стали вдруг продавать доброжелательные многонациональные чужестранцы, и мозгом, который заводился ради полувыживания и прислуживания, скоро должны были быть вычеркнуты из книжицы жизни. Другие, с головами и руками, еще как-то молотящими по компьютеру, водящими грузовики и чужих детей на прогулку, должны были оказаться не у дел, и только один процент мог абсолютно спокойно готовиться к превращению в новый биологический вид.
