В автобусе я все порывалась спросить у Лавинии о зеркальной двери в оптике. Может, расскажет что-нибудь о той своей ссоре с петушистым мужчиной и о третьем мальчишеском голосе и, кто знает, предложит переночевать в потайной комнате? Но ее разговор по-португальски с Джадой и Фионой все больше загустевал напряжением. От скуки я полезла в рюкзак за мобильником и только сейчас поняла, что диктофон, с которым я пока не умела толком обращаться, был включен. «Ну вот и прослушаю вечером все, что случилось сегодня», – и я решила не выключать его еще какое-то время.
Вышли они неожиданно и все вместе. На минуту в открытую дверь ворвался звон колокола, возвещающий о поминальной вечерне. Пройдя в конец автобуса, я махала им, пока их силуэты не растворились в прозрачно-сером дне, а я при внезапно зажегшемся свете не увидела свое отражение в стекле автобуса: шапка съехала набок. Пора уже было пришить верхнюю пуговицу, – подумала я.
В обе стороны проспекта неслись наперегонки голубые троллейбусы, желтые автобусы и черные такси. Громыхали трамваи. Водитель выходил и переводил железным рычагом стрелки рельс. Мы ждали, и трамвай оживал. Сновал народ. Мы заходили в шумные магазины.
В центре гулкого мраморного зала плескались в высоком фонтане рыбы. В аквариумах перебирали клешнями и переваливались крабы. Усатые раки пытались спрятаться в прозрачной воде. Женщины выбирали себе, чем бы полакомиться.
В Елисеевском огромная люстра освещала поднебесную потолка. Внизу, бело-крахмальные, порхали продавщицы в чепцах. Быстро и ласково отвешивали, заворачивали, щелкали счетами, выбивали чек. Свисали окорока и колбасы, в витрине лежали шматы ветчины и головы сыров, грудились тела перепелов, куропаток, уток, индеек и куриц. Расталкивали друг друга банки с паштетами из гусиной печени. Коралловой корочкой и бледно-розовым мяском потел балык, нежно и шершаво безмолвствовали выкорчеванные толстые языки. Стрекот касс и гул сотен голосов тяжело кружил по залу. Свет хрустальной люстры, увеличиваясь до бесконечности, дрожал в стеклах витрин.
В Восточных сладостях благоухало чаем и специями. На стенах фризами красовались разукрашенные коробки с нугой и с густо посыпанным кардамоном узбекским печеньем, затягивала тускловато-мягкая полупрозрачность рахат-лукума, и голова кружилась от нездешних запахов и орнаментов все еще высоко стоящего горизонта империи.
В булочной, рядом с магазином одежды Смерть мужьям
