Прошвырнувшись в несколько секунд по полям своих фантазий и еще больше запутавшись, я снова присела на бордюр фонтана. Из флэшбэка меня сверлили его почти черные из-за зрачков бусины с застывшим в них гневным упрямством: «Не думаю, а этим и занимаюсь». Что он этим все-таки хотел? Неуравновешенных мне хватало, я и сама старалась изо всех сил не сойти с ума. Именно трезвость и доброта – качества, которые не так давно охотно приписали бы какому-нибудь фармацевту, – были, на мой взгляд, лучшими достоинствами нашего времени. Остроумие, намеки, третьи смыслы – все это была отрыжка прошлой (то есть моей) цивилизации, и за них, как и за себя, становилось порой неловко.
А когда все-таки начался этот конец? И настоящее, момент, в который мы смотрели друг на друга, зевали, переваривали плюшки, спорили, происходило еще до конца или уже после? Наверное, еще до, если уж мы умудрялись пользоваться знакомыми грамматическими формами, и язык заводил нас на те же истоптанные тропки истории и тропов.
Кособоко вальсируя, земля в который раз собиралась на одном из оборотов потерять из виду свое, уже только одной ногой стоявшее в созвездии Девы солнце. Кажется, ей было невдомек, что мы так остро переживаем ощущение очередного конца. Щурясь от яркости снижающегося света, на прощание мы обошли весь скульптурный ансамбль так сблизившего нас сегодня фонтана. В центре, один на четырех разнузданных наяд, сын морского бога Главк с трудом удерживал в жилистых руках синусоиду своего вздыбленного судака. В небеса из него изрыгались родниковые струи.
Простая девочка может родить бога, а у божественных родителей запросто может вылупиться невыдающийся ребенок. Чтобы обрести бессмертие, как папа и мама, Главк принялся жевать магическую травку. Из-за этого нижняя часть его тела поросла коростой и превратилась в хвост. За желанную вечную жизнь он заплатил собственным уродством. Для скульптора этот вожделеющий монстр олицетворял победу человека над стихией, а Руссо в «Происхождении неравенства» упомянул о нем как о символе современного человека: с помощью искусств и науки, мол, он мыслит себя богом, но на самом-то деле – просто зверюга.
– Главк был монстром-одиночкой, чем-то вроде Альбатроса Бодлера, – я кивнула на бронзового нарика, на котором неподвижно сидели две чайки.
– Они лишь дальние родственники. Чайки боятся бури, а альбатросы могут нормально летать только в шторм. Никакой альбатрос не стал бы таскать со стола, – отпарировал мой всезнающий Цветочек, и, как всегда, был прав. Чайки-приспособленки сделались частью городского множества паразитов и попрошаек. А альбатросы (если они, конечно, не успели обмельчать до чаек) находились под угрозой исчезновения. Создатель расплавлял старое, лепил новое, ошибался, но старался ничего не выбрасывать: из одного титана можно было наделать множество карликов, а может, и наоборот.
