— Спи, — снова прошептала я, — Тебе надо поспать.
Кивнув, отпустил мою руку и отвернулся, свернувшись калачиком — как маленький ребенок. Я прижалась к его спине, обняла за талию и уткнулась лицом в шею с колючими волосками, впервые охраняя его сон и прогоняя демонов, которые не дают ему покоя.
В странном месте, где тени снова встретят друг друга
После долгой дороги; после жизни постылой
Одного попрошу я у доброго Бога — Чтобы бедная птица
Меня простила
Наутилус Помпилиус «Бедная птица»
Тимур, наши дни
По потолку радостно гуляли солнечные зайчики, а я совершенно безрадостно хмурился на звуки льющейся воды в ванной. И хмурился не потому, что они меня разбудили — хотя это действительно так; а потому, что ежедневный утренний стояк не удавалось усмирить добрых полчаса, пока Романова принимает душ.
Вообще. Никак.
Поправив одеяло у причинного места, я устало прикрыл глаза и поморщился от кислого привкуса во рту. Да, я удивился, проснувшись в квартире Илоны, на ее диване, который, кстати помогал затащить на седьмой этаж вместе с Лазаревым около двух лет назад. Удивился тому, что подушка, в которою я спал уткнувшись мордой, пропахла ромашковым шампунем. Удивился тому, что я меня заботливо укрыли одеялом утром и тому, что с кухни доносятся такие ароматы, что желудок невольно скрутило в тугой узел — жрать-то хочется, как собаке.
Но я не мог решится подняться — почему-то боязно. Как вообще буду смотреть в глаза Илонке? Что скажу? «Доброе утро»? А доброе ли?
Может проще сразу в окно сигануть? Лететь долго, но зато не стыдно.
Вода выключилась, я со свистом выдохнул воздух и затаил дыхание. Скрип двери заставил нервно дернутся и привстать на кровати. Собрав одеяло, прикрылся и потер лицо.
Именно в этот момент в комнату вошла Романова.
— Проснулся? — ровным голосом спросила она.
Я кивнул, не рискнув ответить — голосовые связки сейчас могут выдать что-то среднее между сиплым басом или хрипом лежащего на смертном одре.
И сердце колотится, как заведенное. Как у мальчишки.
— Пошли завтракать.
Илона была собрана — только волосы спадали влажными волнами на плечи. Привычная белая блузка, юбка, неброский макияж. В голосе ни раздражения, ни злости. Вот это меня пугает больше всего — когда она истерит, я хотя бы знаю, с чем придется иметь дело.
— Где мои вещи? — все-таки подал голос я.
Романова кивнула, и я повернул голову, обнаружив вчерашний костюм аккуратно сложенным на краю дивана с ее стороны.
