Когда она увидела свою младшую – своего первого, самого выстраданного ребенка, – забившуюся в угол тахты, исхудавшую, каменную, почти потустороннюю, второй меч поднялся и медленно, с хрустом, вошел в ее сердце. Будто там было место для еще одной раны.
Пошатываясь, Санька приблизилась. Села рядом, прижала к себе безвольную темноволосую голову. Вся ее взрослая жизнь: дети, работы, романы, даже вчерашняя ночь на берегу моря – все на секунду исчезло, и она опрокинулась в собственное ненавистное, нескончаемое детство, где не было ничего, кроме этой слабой родной девочки, притиснутой к груди, и жажды во что бы то ни стало отвоевать ее у небытия.
– Санька… Ты тут…
– Да. И мы будем жить. Слышишь?
– Санька… Ты все можешь… Останови их, сделай что-нибудь…
– Конечно, конечно. Вот сейчас ты уснешь – и пойду разбираться.
– Я не могу…
– Давай-давай. А проснешься, будешь пить бульон. Твоему Алеше можно это доверить?
Санька уложила ее, подоткнула плед и прилегла рядом, гладя по спине, согревая.
– Расскажи что-нибудь… – прошептала младшая, совсем как в детстве.
Санька вздохнула, закрыла глаза. И, вздрогнув, тут же открыла: внутри был только он.
– Я лучше колыбельную… – И по привычке начала: – Под небом голубым…
Меч провернулся, горло перехватило. Белый мим, играющий на флейте, вырос перед ней как живой.
«Я все детство засыпал под эту песню».
И шум темнеющего моря, и его руки, не дающие ей обернуться…
Слезы текли на подушку с давно не стиранной наволочкой. Меч крутился, как веретено. А Санька все-таки пела.
Она была старшей. Была матерью. Она не могла отступить.
Допев до конца, она осторожно поднялась и выскользнула на кухню. Младшая спала.
– Впервые за неделю! – выдохнул Алеша. – Санька, ты бог. Я на тебя молиться буду.
– А пожрать у вас есть? Сейчас мальчишки проснутся…
– …и знаешь, что больнее всего, – говорил Алеша, рассеянно глядя, как Санька хозяйничает на кухне, – вопиющая несправедливость бытия. У нас только-только стало что-то получаться, тонюсенький слой жизни нарос над пропастью, какое-то крошечное, слабенькое «могу»… Я имею в виду эту историю с Катей и детским домом. Ты не в курсе, потом расскажу, сейчас сил нет… И вот, не дав не то что окрепнуть, хотя бы проклюнуться, жизнь опять размахивается – и нате! – раскатывает все железным катком, чтобы ничего, совсем ничего не осталось. Не раньше, не позже, именно в тот момент, когда…
Санька уронила пустую кастрюлю и проговорила сквозь зубы:
– Да уж, не раньше и не позже! Будто кто-то караулил, чтоб на взлете поймать… Слушай! – Она молниеносно подсела к нему, схватила за руку и прошептала, округляя глаза: – Может, это какое-нибудь родовое проклятие?
