Просто в один прекрасный день брала меня за руку и говорила: «Пойдем, малыш. Это опять не он».
И мы шли в кафе, даже если было совсем туго с деньгами. Она заказывала себе водку, а мне – горячий шоколад. Мы чокались, и она торжественно произносила: «Ну, за вашу и нашу свободу!» И больше мы о «нем» не вспоминали…
Я почти не помню своего отца, только его вещи, летящие в распахнутое в ночь окно. Одна рубашка зацепилась за ветку и долго потом висела, так беспомощно и бесстыдно, что было больно смотреть.
К счастью, мы скоро уехали оттуда. Мы вообще часто переезжали: Одесса, Питер, Париж… Она любила повторять: «Запомни: мы – кочевники. У нас два дома: весь мир и ты сам».
Точкой оседлости была крошечная, заваленная книгами от пола до потолка квартирка моей бабушки Софии. Бабушка, напротив, никуда уже не выходила – болели ноги – и целыми днями дымила папиросой над очередной рукописью – она работала редактором.
Когда мы возвращались из наших странствий, она ни о чем не расспрашивала, зато сразу обрушивала на нас потоки стихов…
Мужчин в этом роду амазонок испокон века не было, и в них, кажется, не особо нуждались. Поэтому все очень удивились, когда родился я. И если что-то во мне им не нравилось или казалось непонятным, они обе совершенно одинаково разводили руками и произносили со смесью удивления и сострадания: «Что поделаешь – мальчик!»
…Мне было семнадцать, ей тридцать семь, когда это случилось. Она не вошла в море. Она поехала в Париж. «Может, хоть напоследок встречу его». Влюбилась в очередного гения, кажется, режиссера, чья гениальность, как водится, заключалась в том, что он целыми днями бродил по бульварам, ругал Тарковского и пил дешевое вино…
В больницу она не сдавалась до последнего. Только когда стало невозможно терпеть.
Но и там она все ждала «его». Влюбилась сначала в лечащего врача, потом в священника, который туда ходил. Хотя он был до ужаса некрасивый. «Зато очень умный». И вот он-то ей все объяснил. Исторически.
«Посмотрите, сколько людей погибло в катастрофах двадцатого века. И сколько у них не родилось детей, а потом внуков. Почти каждый сейчас живет с этой пустотой. Либо в одиночестве, либо в очевидном мезальянсе… Кто знает, может, дедушка вашего суженого получил пулю на Бутовском полигоне или ушел под лед на Дороге жизни…»
«Но там-то, в Городе золотом, я его наконец встречу? – допытывалась она. – Эти неродившиеся, они где-нибудь все-таки существуют?»
И он сказал, что да. Она уходила успокоенной, почти счастливой, ей даже не терпелось…
