– Как называется?
– Навестить хочешь?
– Деревня как называется?
– До чего ж въедливая! Сосновка, кажется. Но я не ручаюсь.
– Спроси.
– У кого?! У этого?! Мы уже лет десять не разговариваем. Только лаемся.
– И живете под одной крышей?
– А куда деваться?
– Да элементарно – квартиру снимать!
– Я этого боюсь. И не умею… Слушай, мне надоела эта семейная сцена. Давай, вон трамвай подъехал.
Санька на автопилоте двинулась к остановке.
– Смотри, опять не грохнись! – крикнули ей вслед. То ли с издевкой, то ли с запоздалой заботой о потомстве.
Трясясь сквозь залитую солнцем промзону, Санька сжимала в кармане какой-то странный неопознаваемый предмет. Все сжимала и сжимала, пока ладони не стали влажными. И все никак не догадывалась вынуть руку и посмотреть, что же это такое. И, только выйдя на своей остановке, она взглянула на газетный киоск и вспомнила, что у нее в кармане птичка из папье-маше.
– Простите, что там у вас за птица? – Скворец, – ответила киоскерша, не охотно отрываясь от кроссворда.
А она все шила своих медведей. Пряталась в них, уходила от жизни, от отношений и перемен. Она боялась. И страх был слишком велик, чтобы жить. Только тут, на крохотном островке из пуговиц, лоскутков и маленьких терпеливых движений, она знала, что делать.
И когда он появился и остался рядом – большой, смешной и такой надежный, – ей стало еще страшнее. Он никуда не торопил, ни к чему не принуждал, почти не расспрашивал, но само его присутствие делало необходимым выход из укрытия. А это было выше ее сил.
Не имеющая, в отличие от Саньки, навыка самоанализа, она тосковала, стыдилась, страдая от невнятности своих состояний, пыталась в чем-то оправдаться – и в результате оставалась с одним лишь желанием: убежать, спрятаться и всегда быть одной.
– Ты тут ни при чем, – говорила она чуть слышно. – Все дело во мне. Ты не виноват, ты хороший…
* * *
«Как сделать, чтобы она перестала бояться? – думал он, кружа по городу. – Быть терпеливым? Бережным? Закрыть ее в белой комнате с мягкими коврами, куда не доносится ни один звук, как в одном странном романе? Мне кажется, ответ совсем в другом. Она перестанет бояться обычной жизни, только если столкнется с чем-то по-настоящему страшным. Столкнется и сумеет через это пройти. А если не сумеет? Нет! Все страшное с ней уже случилось, хватит на семерых, больше не надо… Но тогда чем помочь? Что, в конце концов, мне делать? Не могу же я сидеть сложа руки!»
