Места не столь населенные | страница 37

У Синеглазки дома большой круглый стол, а вокруг большого круглого стола удобно бегать; и они бегали, пока Надя не запнулась. Рачок выскочил в дверь, а она всё лежала под столом и хохотала, закрыв лицо руками.

Всё это было месяц назад, но сегодня в клубе всё не так. Синеглазка кружит в танце вокруг Рачка, а тот не сдается и всё усердней крутит рычаги и втаптывает невидимые педали. Это поединок, дуэль, война с общей победой и общим поражением. Между ними происходит то, что никто еще не сумел описать не дурацкими словами.

…Проходит час, второй и третий. Состоялось уже пару драк, и свалился уже кто-то с крыльца в крапиву, и тянет с угла кислой рвотой какого-то неумёхи выпить.

Надя открывает ключом дверь библиотеки и скользит внутрь, в темноту. Спустя минуту вваливается Рачок. Он натыкается на стол, на стопы книг, на Надю, и случайно кладет руки туда, куда обычно кладут неслучайно.

– Взрослые люди, – с укором говорит Рачок.

В темноте происходит минутный сумбур.

– Подожди, – вспоминает что-то Рачок и выходит.

Она ждёт.

Она ждёт пятнадцать минут, потом еще пятнадцать, потом ничто не мешает ей подождать еще полчаса.

Наука ждать – сложнейшая из наук, которой она овладела.

Острый писк комара режет сырую и затхлую тишину: в библиотеке сухо и светло не более чем в могиле.

Здесь, в углу за стеллажами, Синеглазка по часу и по два плачет каждый день.

Жара стоит – земля полопалась, трещинами пошла. В земляных щелях в поле мыши прячутся: спинки черные, усики обвислые, животики от пота блестят.

Небо пустое да полукруглое, изнывает в сухоте и на месте дрожит. Трава влагой вышла, стала цветом исходить: жёлтая всё и прозрачная. Ветер две недели как утащил облака, через пятые руки приветы передаёт. Сжалась река, испрела, в помутнелой воде ребятня дерётся и брызгается.

Молчит птица, утих зверь, псы по дальним сырым углам забились, бока языками дерут.

Июль.

Кажется, бесконечный, кажется, смертельный, никогда никому не привычный, раз в тринадцать лет нестерпимо жаркий северный июль.

Лопнула земля, изнывает небо, и птица молчит, но только бабка Зыбиха не может молчать. Сжавшись, она сидит на лавке в своем дворе. Солнце играет цветом ее глаз, куры бегают по её ногам, и котёнок повис на подоле.

– Прокопий к нам на камне приплыл.

Зыбиха умеет начать рассказ. Толпы отмахнувшихся и перебивших выковали её умение.

– Прокопий наш – он Устьянский, не Устюжский. Есть Устюжский, тот не наш. Наш Устьянский. Всё про него знаю. Чего не знаю – шкурой чую, кишочками.