— Где находитесь, где рота?
Но «Тополь» снова исчез, и связь оборвалась так же неожиданно, как и началась.
II
Под вечер Чернышенко услышал артиллерийскую стрельбу, а вскоре ветер донес знакомые звуки танковых моторов.
— Идут! — крикнул он от радости и выстрелил из пушки, давая знать о себе.
Наступил вечер, а к танку так никто и не явился. Радость сменилась разочарованием. Почувствовав усталость и голод, Виктор вспомнил, что он ни разу не ел за трое суток. Вещевой мешок оказался на днище танка, наполовину в воде. Буханка хлеба раскисла. Сахар растаял. Лишь блестели две банки мясных консервов. Утолив голод, Чернышенко положил хлеб в нишу рядом с гранатами. «Пусть подмерзнет», — подумал он.
И снова суровая ночь, и снова тоскливое ожидание. Сегодня еще больше клонило ко сну. Только теперь Виктор почувствовал, как одеревенели его ноги, точно налитые свинцом. Валенки давно намокли. Трое суток в воде…
Ступая с ноги на ногу, Виктор разогревал их, досчитал до двух тысяч шагов, сбился. Чавканье ледяной воды одуряло монотонностью. Коснулся рукою брони. Уральская сталь кольнула стужей, пальцы прилипли к броне.
Еще одна ночь без сна и новый день, наполненный ожиданием. Соколов не являлся, и Чернышенко, теряясь в догадках, решил: «Погиб парень».
Лишь под утро пятого дня в корму танка, кто-то постучал. Виктор не спал.
— Я свой! Соколов! Открой люк.
Чернышенко обрадовался, а ноги не идут. Еле выбрался на башню.
— Залезай поскорее, — приглашал он шепотом старшего сержанта.
— Ранили меня, сволочи, в ногу, — выругался Соколов. — Понимаешь, идти нисколько не могу. А ты один?
— Один. Почему отошли наши? — допытывался Виктор.
— Немцы перешли в наступление, ударили будто бы на Невель, правее нас.
Виктор подал Соколову консервы и хлеб:
— Поешь, а я осмотрю кругом. Фрицы подтянули противотанковое орудие.
Еда оживила Соколова, и он рассказал, как они вдвоем с наводчиком пробирались на выручку.
— Моего наводчика убили, он умер, не приходя в сознание. Мне по ноге садануло. Еле дополз. Кровь хлещет из раны. Рубашку на бинты изодрал, руки замерзли, пока перевязывал ногу.
III
Давно съедены все продукты. Мало осталось гранат, патронов и всего четыре снаряда.
Сержанты крепились. Соколову было особенно тяжело. Рана загноилась. Поднялась температура. Первые дни он помогал отбиваться, а вот уже четвертый день в забытьи. Очнется, откроет глаза и подолгу молчит…
— Эй, русс! Сдавайся! — каждый день кричат немцы. — Дадим хлеб и горячий кофе.
