Был объявлен воскресник. Доярки грузили кирпич на Урочной. Кирпичи были белые, легкие. Сначала грузили как бы играючи, с шутками и смехом, потом намотали руки, натрудили спины. Притихли.
После обеда снова ехали на Урочную с Гришкой Пшонкиным. В кабине сидел Тимофей Грошев, в кузове Маша вместе с Анной Кошкиной и Любкой-Птичкой. Анна разговаривала только с Любкой.
— Двадцать лет с хвостиком на ферме промаялась, — вздыхала Анна, — рученьки и ноженьки в непогодицу ноют, а премию мне отвалили отрез на платье. Гляди бы шерсть, а то химия! Сказывают, не то из нефти, не то из шпирта. Не постыдились, разорвало бы их на мелкие кусочки. Девчонка два года машиной почиркала — ей золотые часики на ручку.
— Ныне время такое, молоденькие, они вострые, наперед лезут. Мы — старые, начальникам на нас глядеть неохота.
— Ты, Любанька, не ври, я в старухи не записываюсь, — похлопала себя по бедрам и груди, — и тут есть, и тут имеется, подкрашусь — за тридцатилетнюю сойду. Что толку в Нинке, хотя она молоденькая, соплей перешибешь.
Любка-Птичка вспыхнула, но на рожон за племянницу не полезла:
— Силой ты, Анка, не хвались, теперь за человека все машины делают. Бывало, брали в дом сноху здоровую, высокую, чтобы век чертоломила, ныне мода пошла на махоньких, их, махоньких, мужьям сподручнее на руках таскать да на постельку класть. Ныне жена мужу утеха, а бывало, работница.
Любка громко рассмеялась. Анна, наверно, ее не слушала, тянула свое:
— Золотишко всегда, говорят, в цене, а отрез из нефти копеечное дело.
Перед концом погрузки Анна поскользнулась. Подпрыгнув от боли, чуть было не выронила кирпичи. Маша улыбнулась. Кошкина взъярилась:
— Толкнула меня — и смеется!
— Тетка Анна, тебя никто не толкал, — возразила Дуся.
— Молчала бы — в девках брюшенько набегала.
Маша заступилась за подругу:
— Анна Антиповна, тебя случаем бешеная собака не укусила?
— Да, с двумя ногами, их больше бойся!
Стали домой собираться. Гришка Пшонкин потянул Машу в кабину:
— Пусть Анна Антиповна садится.
Анна проворно взобралась на кирпичи и оттуда обиженно вытянула губы:
— Мне на ветерке вольготно, пускай вольможная боярыня сидит, горелый бензин нюхает.
