— Звали? — бойко спросила Прасковья, присаживаясь.
Низовцев нехотя перевел глаза на Грошева, что си-дел у окна, наткнулся на шапку с надорванным ухом, на подшитые валенки, будто впервые заметил странное одеяние бригадира.
— Я думал, что в Малиновке все по образу и подобию бригадира, но нет. Погляди, Грошев, как одета Антонова, на нее приятно посмотреть. Бригадир, а ходишь черт знает в чем! — Низовцев прошелся по сторожке. — Ладно бы денег не было…
У Грошева покраснела лысина.
— Да ить, Андрей Егорыч, в хорошем лазить по фермам да ездить по полям не годится.
— Как же я езжу в этом? — Низовцев показал на свой новый костюм. — Не берегу, не жалею. Куда, черти, деньги копят, куда?
Прасковья смеялась глазами: «Тимошка хотел председателя на меня натравить, да сам попался».
Грошев виновато бормотал:
— Будет исправлено, Андрей Егорыч.
— То-то, — примиряясь, проговорил Низовцев и сел. Скулы его слегка алели, но глаза были веселые. — Один писатель сказал, что в человеке все должно быть прекрасно: и лицо, и душа, и одежда, и, конечно, мысли. Так какие же мы требования должны предъявить к себе?
Он повысил голос, Прасковья напряглась: «Сейчас меня начнет отчитывать, ишь как ловко подъехал ко мне».
— Да, у нас должна быть чистая, опрятная одежда, — продолжал Низовцев. — Мы не бедняки. У нас должно быть хорошее, удобное жилище. У Устиньи Миленкиной изба стала заваливаться — строй, Устинья, новый красавец дом, поможем, — Низовцев выразительно посмотрел на Антонову: Анну Кошкину и ее соучастниц упоминание о доме Устиньи сделало сговорчивыми, они оживились, блеском загорелись глаза, зардели щеки — радость их опалила, ждал, что и Прасковья лицом переменится, но у нее только губы скривились в иронической усмешке; наклонил голову, задумался, сказал как бы для себя: — И в нас самих все должно быть прекрасно, должны быть прекрасны наши поступки, наши действия.
Прасковья стерла с лица усмешку, подобралась: «На мой грех намекает. Видишь, у Грошева нашел, что одежда не прекрасна, я и лицом, и одеждой, верно, понравилась, но душой, поступками нехороша — вон что удумал?» И, чтобы скорее все кончилось, сама кинулась в омут:
— Коли со мной работать вместе не хотят, то я и не набиваюсь.
Низовцев остановил ее движением руки.
— Дай мне высказаться до конца. Я Коршунову и Кошкину не защищаю. Я не с неба свалился, знаю, как бывает: на вдовую бабу наговорят с три короба всякой чепухи. Конечно, и самой не надо давать повода для толков и пересудов. Я не прошу, чтобы ты отчитывалась передо мной: не у попа на исповеди, я предупреждаю.
