Зурнин испытующе посмотрел в глаза хозяину и улыбнулся; он знал, что в ночь пожара стрелял в него именно Автом. Пежин не выдержал, потупился.
В комнате стало совсем темно.
— Хозяйка, вздуй-ка свет гостя ради, — справившись с волнением, сказал Автом.
Еще налил кружку и выпил ее за один дух.
«Понял, что я знаю, для смелости пьет», — подумал Зурнин.
Орефию Лукичу говорили, что Автом по скупости одним фунтом керосина всю зиму обходится.
Пятилинейная лампа осветила налепленные в переднем углу бумажные «николаевские» деньги и картины. Присмотревшись, Зурнин расхохотался:
— Ты что же это, Автом Поликарпыч, в кучу-то всех смешал?
От смеха карие глаза Зурнина увлажнились и заблестели, лицо залучилось веселыми морщинками. Казалось, что и темная подковка шрама над левой бровью тоже засмеялась.
Около божницы с медными складнями и книгами в кожаных переплетах на стенке были повешены портреты последних Романовых и командарма Буденного.
— Люблю патреты, Орефий Лукич. Зимой в волости, в потребилке, увидел патрет и взял: потому — при форме и усах, как следовает быть.
— Царей-то снял бы, — стыдно!
— Да што ты, Орефий Лукич! Да у нас в Черновушке редко у кого нет в доме патретов-то…
— Ну, прощай, так заверни же в сельсовет перед отъездом.
«Узнал ведь он меня, вот провалиться — узнал, а смолчал. И даже над патретами посмеялся», — облегченно вздохнул Пежин, сидевший все время как на иголках.
— К нам-то заходи, Орефий Лукич, почаще заходи, — низко кланялся гостю Пежин.
Закрыв дверь, Автом торопливо, потушил свет.
— Стелитесь. Что полуношничать-то, карасин жечь…
9
Со всех концов деревни бежали женщины, девки, мальчишки. Вперевалку спешила оправившаяся от побоев Виринея Мирониха.
— Живуща, как кошка! Никакой бой не берет! — ехидно крикнул ей Мосей Анкудиныч.
Как ни спешила Виринея, но не удержалась — остановилась, разом как-то согнулась вся в пояснице, приподняла голову и затрясла ею, как это делал в гневе Мосей Анкудиныч. Старик плюнул в ее сторону и, ворча что-то, пошел во двор.
Мирониха вновь затрусила, силясь догнать женщин.
— Сердцынько лопнет, бабоньки…
— Пешком, сказывают, прошли. И все, кто в ячейке, с ними.
— Неужто к венцу пешком?!
— Убей бог, на своих, на двоих…
— Да у них на всю компанию один мерин и тот кривой, как Митька Седов.
— Ну Седова-то ты, сватья, не приплетай — он хоть и крив, да душа у него пряма.
— Селифон батрачить у Самохи кончил, к тестю в примаки[12] идет, а Амос Карпыч плотника с квартиры гонит… Зурнин-то к Егору Егорычу перебрался, Амоса за всяческие беззакония тюрьмой стращает, — рассказывала Мирониха.
