Он знал, что спроста этого ничего не бывает. До сих пор но крайней мере Молчанов не приглашал его к себе пить мед и никогда не сажал за стол.
И, выпив меду, он стал гладить себя по животу не столько от удовольствия, которое доставил ему выпитый мед, сколько от того, что предвкушал другое удовольствие: он был твердо уверен, что, Молчанов заговорить сейчас о чем-нибудь таком, что ему будет так же по сердцу, как и этот мед, согревающий желудок и производящий такую хорошую отрыжку.
И действительно, Молчанов, сам осушив полный стакан меду, сказал ему:
— Вот что, Капут, ты мне поклянись на образ, что что бы я тебе ни сказал, ты об этом покаместь помолчишь.
Капут встал из-за стола и перекрестился на икону.
Одной рукой он крестился, а другую поднял вверх, вытянув ее прямо, как свечку.
Перекрестившись два раза, он опять приложил пальцы, сложенные для крестного знамения ко лбу, и оглянулся на Молчанова.
— Ну, — сказал он, — что говорить? Может, велишь земли съесть, так у меня её нет. Иные носят в мешочках за пазухой, а я не ношу.
Снова он стал смотреть на образ.
— Клянись, как знаешь-сказал Молчанов.
Капут заговорил, продолжая держать одну руку вытянутой вверх, а другой творя крестное знамение.
— Клянусь землей, небом и солнцем, и Божьей Матерью, и Иисусом Христом, и Святым Духом и самим Господом Богом в том, что никогда не перескажу того, про что буду слышать сейчас или про что буду говорить.
Тут он умолк и оглянулся на Молчанова.
Молчанов наклонил голову.
Тогда Капут сказал:
— Аминь.
И, опустившись на колени, положил земной поклон, стукнувшись громко лбом об пол.
Затем он вернулся на свое, место.
Едва он сел, Молчанов устремил ему в глаза острый, пристальный взгляд.
Капут хотел было потянуться за кувшином, но не сделал этого.
Он испытывал страшное состояние: ему казалось, что Молчанов, глядя так на него, впившимся взглядом, словно держит его этим взглядом как на привязи.
Словно схватил он каким-то непонятным образом за самую его душу и, хоть ничего еще не сказал ему, тоже каким-то непонятным образом приказал ему, чтобы он сидел смирно и слушал, что ему будут говорить.
И, откачнувшись от стола, он прислонился спиной к стене и смотрел на Молчанова, совсем забыв про мед и кувшин и не видя ни кувшина, ни стола, а видя только эти устремленные на него большие черные глаза.
Он хотел что-то оказать, но сейчас же забыл, про что хотел сказать.
Даже, казалось ему, думать он сейчас ни о чём не может, а может только глядеть на Молчанова, в его глаза, от которых нельзя оторвать своих глаз.
