— Ну? — сказал Молчанов.
— И людишки найдутся, — тихо отозвался Айзека. — Много ли надо?
— Ну, сколько же? — сказал Молчанов и сдвинул брови. — Ну, пять, ну, семь человек.
Айзека мотнул головой.
— Эге!
— Что «эге»?
— Говорю, есть!
— А кто?
— Кто!.. Мало ли кто?.. Разве лес мал?
— А! — опять сказал Молчанов и опять сдвинул брови, раздумывая.
Айзека перегнулся через стол и потянул его за рукав. Широко раскрыв глаза, он сказал ему тише, почти шепотом:
— Казаки.
И сейчас же отпустил рукав Молчанова и снова сложил руки на краю стола. И прошептал снова:
— Они и этот возок у меня пропили… А где добыли— мне зачем знать? Говорят, нашли на дороге…
Под сараем у Азейки стоял совсем почти новый возок.
Сейчас, когда Айзека беседовал с Молчановым, из этого возка несся храп.
Кто-то там спал.
Возок был деревянный, обит изнутри стегаными ватными полостями, а снаружи — войлоком и сверху войлока — кожей.
Когда возок несколько дней тому назад впервые появился на дворе у Азейки и вокруг него стояли пятеро странного вида людей, вооруженных саблями и мушкетами. Айзека и на возок, и на окружавших его людей глядел почти с ненавистью, махал руками и кричал:
— Кого вы опять еще ограбили? Ведь мне теперь — вот что!
И, растопырив рогулькой два пальца, указательный и приставлял их к горлу и, выпучив глаза, старался представить из себя удавленника.
Люди, стоявшие вокруг возка, поглаживали его кожаную обивку, похлопывали по ней и говорили, стараясь успокоить Азейку:
— Який ты дурный!.. Вин як хата…
— Як печь.
— Такий теплый.
— Кабы я був пан… Эге!..
Они говорили негромко и все разом. И никто из них при этом не глядел прямо в глаза Азейке. Они, очевидно, сознавали, что поступили с ним не совсем хорошо, притащив к нему возок.
Одеты они были в дорогие шубы на хорошем сукне и бархате. Только эти шубы уж перестали быть шубами, полы у них были обрезаны почти до колен очень неровно, и тоже неровно, кое-как простеганы через край белыми нитками.
Айзека понимал, для чего это сделано: в длинной шубе не так удобно сидеть на лошади, чем в короткой. Для того они и обкорнали. Вор народ… И вор, и совсем безжалостный притом народ.
Он чувствовал в себе почти слезы, глядя на эти шубы… У него никогда, ни при каких обстоятельствах не поднялась бы рука так испортить дорогую вещь. Это он уж хорошо знал… Лучше бы он померз лишний день.
Из-под шубы краснели широкие шаровары, заправленные в легкие сапоги со шпорами… Вот этих сапог, небось, не сменяли на валенки! А почему? Опять-таки потому, что вор-народ. Поди-ка, всунь валеный сапог в стремя!
