Но и в этом случае, почему не взять на себя чужой грех, раз за это заплатят. Конечно, он получит плату ни за что, значит, тоже обманет боярина. Но что такое обман? Он не обманывал только своих.
Боярин говорил:
— Приходит от него, от Шуйского… Ну, мало ли кто… Клятва дадена… Ульи я тогда старые оглядывал в омшаннике… И думал, вот как перед Богом, — «пущай». Пущай как хотят, мое дело сторона.
Пришел… т. е. не пришел, а приехал. Да все одно.
— Здравствуй!..
— Здравствуй!
— Захара знаешь?
— Какого Захара!
— А какого — известно. У нас там один Захар: на воду смотрит и тоже отчитывает. Но опять же скажу, про Захара понесли разговор уж когда!.. Когда уж… Э!.. Дело обыкновенное. Сначала выпили. Гость приехал, как не выпить? Говорю же, тебе и грех-то весь… Спьяна ведь. Ну, хоть, и не спьяна, а так скажу, вполпьяна… Поехали к Захару.
— Здорово!
В избу к нему…
А у него — мед. И как только варил его собачий сын! Баба блины всходилась ставить. Да ты слушаешь, что-ль? Молчанка?
— Говори, говори, — сказал Молчанову. Он уже о другом теперь думал. Вот они земные радости: медь, блины, приятель. И стар человек, помирать собрался, а помнить.
А скажи ему про падшего, разве станет слушать. Рай у него на уме. А за что ему рай? Всю жизнь фарисействовал. В церковь ходил, постом одну редьку ел с квасом. А сам…
А боярин говорил:
— Как сейчас все помню. Растопила печку… Проворная у него баба была.
— Да что была, да была, — перебил его Молчанов, — поди, и теперь есть. Аль умерла?..
— Она-то есть, — сказал боярин, — да мне-то все одно, что нету…
— Поди, там-то казниться будешь!.. — проговорил Молчанов и, видя, что боярин понял его не так, как надо, добавил:
— Блинов, поди, не дадут.
— А и не надо, — сказал боярин, — есть чем помянуть… Ох, Господи… Да ты, Молчанка, мне на хвост не наступай; ты вот что: ты мне скажи прямо: возьмешь на себя грех?
— Ну, возьму, — сказал Молчанов.
— Все одно, какой ни на есть?
— Известно!
— О?..
— Вот тебе и о!..
— А что тебе за это?..
— Говори про грех-то… Товар лицом показывай.
— Я и показываю. Разве я не показываю? Мне теперь что осталось! Ничего не осталось. Назад глядеть. Я и гляжу: что было хорошего, что — дурного, все вижу. Сейчас и грех будет. А тебе все одно: одним больше — одним меньше.
И он продолжал:
— Подал мед, подали блины… Ну, и медь! А и без меда уж хорошо. Так хорошо, что хоть сейчас… Выпили.
— Захар?
Хитрый мужик был, собачий сын. Сразу стямил.
Я еще ничего не сказал, а он уж и бабу из избы вон. Втроем остались: Захар да мы двое. Дверь на крюк запер, налил опять. Выпили. Мы-то пьем, а он так, помаленьку.
