– Отныне не будете платить дань хазарам, а будете платить мне. Я враг им! – сказал Святослав.
И не было битвы. Мирно перезимовал Святослав у вятичей. И не чинили вятичи преград дружине в походе с Оки на Волгу, и многие слобожане вышли с ним.
Нападать на безоружных или не готовых к бою – считалось бесчестием, и если во время поединка враг ронял меч, русы бросали ему выпавшее оружие, и послал князь Святослав письмо Иосифу царю хазарскому: «Иду на вы».
За неделю до ледостава оставили Радим и Олисей Княжий стан, но на полпути до хазарской столицы напали на ладью с княжьим тавром буртасы и сожгли судно. От студеной воды заболел Олисей, и зима застала друзей в Белополье.
И платье никнет парашютом
Среди охотничьих угодий.
И нагишом в соболью шубу
Не вам ли, барышня, угодно…
В. Корнилов
Заветный кордон Мамоныча прятался в неглубоком распадке. По дну струилась незамерзающая речка, ввиду чего за охотничьим домиком была выстроена рубленая банька. Глухо шумели столетние сосны, их Мамоныч назвал «крестницами» и каждую ласково похлопал по стволу. Сколько лет было самому Мамонычу, никто толком не знал, предполагалось, что он современник мамонту и пришел из глубины веков, вроде глухаря или того же вепря.
Время охотничьей экспедиции было рассчитано на неделю, поэтому высадив охотников, машина тотчас же ушла за новым ящиком водки, и общество потихоньку примирилось с временной трезвостью.
Заколевший от первого мороза кордон быстро нагрелся. Задышала жаром старая печь, и пошел по избе скрип, треск и игранье бревен, словно зимовье расправляло старые кости. В самоваре по-медвежьи заворчал пар. Собака Звона улеглась у печки, зализывая помятые бока и поглядывая на людей золотыми волчьими глазами.
– Засветло двинем на секача, – мурлыкал Мамоныч. – Лежки у них здесь, в чаще. Матерый, если опытен, разроет муравейник и завалится, как на перину. Тепло ему и удобно, а что мураши всем своим народом до дна вымерзнут, на это его кабаньей харе плевать. В ноябре у кабана гон. Секач в эту пору – вовсе неприступен. С осени калган у него на ребрах нарастает, вроде бронежилета. В голову метить надо, аккурат между ухом и глазом. Живучий зверь! Я одного в голову стрелил, так он, слепой уже, через весь лес борозду пропахал, пока в дерево лбом не хлопнулся.
Глаза егеря загорелись, от радостных воспоминаний, а Глеб вдруг остро пожалел кабана, чем-то похожего на него. Вот ведь натура! Сколько раз стрелял на поражение, скольких боевиков в горах положил, а зверя бессловесного, который ни у кого симпатии не вызывает, жалеет.
