— Гена, мне холодно.
Им вдвоем всегда хорошо. Они прижались друг к другу плечами. Генка прилежно кусает протянутый бутерброд.
Друг другу они прощают все.
Тотчас уловили новый звук: включились тысячи репродукторов города. Только включили! Но тихое потрескивание уже наэлектризовало город.
— Воздушная тревога! Воздушная тревога…
Казалось, этот же диктор заревел сотнями остервенелых сирен. Загудели заводы, железные дороги — будто в пучину погружалась целая флотилия кораблей.
Мать ухватила Генку за руку. Они встали. На крыше воздушный налет воспринимался иначе. В наступившей тишине они почувствовали свое опасное одиночество — между ними и пропастью неба ничего не было.
Возник новый звук — тяжелый, недружелюбный. Но они тотчас забыли о нем. Ослепительно вспыхнули прожектора, и вдруг белые волшебные шары повисли над городом.
Голубой мерцающий свет пал на разлив крыш. И там, и там цепочки разноцветных точек взлетели в небо.
— Ты посмотри, посмотри, — заговорил Генка.
Он никогда не видел свой город таким красивым. Он утратил каменную тяжесть — он клубился шпилями, плавился окнами — как будто тысячи глаз выглянули из домов, его отражение поплыло по водам. Город будто снялся с места и медленно завращался вокруг одной гигантской оси. Что-то пьянящее, праздничное было в кружении, в огнях, в нестерпимой красоте, от которой хотелось плакать.
Вот она, война!
Вот она какая!
— Смотри, смотри… — повторял мальчик.
Далеко блеснуло пламя и поднялось, наливаясь желтым заревом. По улицам глухо прокатился взрыв.
Тяжелый, завывающий звук нарастал и подкрадывался. Стали слышны залпы зениток. Снова ухнуло. Теперь ближе. Звонко и оглушительно ударила близкая зенитная батарея. Красота зрелища была нарушена — огни стали слишком яркими, звуки пронзительными.
Прямо над головой послышался свист. Свист нарастал с бешеной скоростью. Словно тысячи разъяренных свиней неслись вниз
…на дом номер шестьдесят один…
…на крышу…
…на Генку и мать.
Они задохнулись в горячем ветре и кирпичной пыли. На миг в нестерпимом оранжевом свете Генка увидел бумажку от бутербродов, застывшее лицо матери, как на фотонегативе.
Страх пришел позднее, когда они бежали по чердаку, путаясь в лесу подпорок, ударяясь о балки, — не помнили, где дверь выводит на лестницу.
Потом бежали по лестнице. Двери квартир распахнуты. На пороге одной в синем маскировочном свете, вздыбив шерсть, орал котенок. …Вниз! Вниз!
Наконец они нашли его… Генка уткнулся на ступеньке и закрыл голову руками. Он ничего не помнил, ни о чем не думал, он не мог дышать, он умер…
