По коридору, мимо сидящих на скамейках закутанных мужчин и женщин, мать Генку провела молча, но он чувствовал ее страх и отчаянную решимость. Наверно, нужно притвориться больным, подумал он, так будет для меня лучше. Но что должен для этого сделать?
Мать протолкнула Генку в узкий врачебный кабинет. Здесь было тепло. При свете хорошо горящей керосиновой лампы голова врачихи сверкала сединой. «Гражданка!..» — лишь успела она возмущенно крикнуть, мать перебила ее, выставив Генку вперед: «Вы посмотрите, посмотрите на него! — сняла с сына шапку, чтобы обозреть можно было и вылезающие волосы, и мешки под глазами. — Вы посмотрите на его ноги…»
— Гражданка, мы не можем принять вашего сына. Все места заняты. Вы у нас не одни. Существует очередь…
— Очередь! Он у меня на очереди последний — вы понимаете или нет! Он у-ми-ра-ет…
Генка спиной оперся на стену. «Зачем она говорит: умирает. Зачем обманывает. Он вернется домой. Вернуться трудно — коридор, улица, лестница. Но я ведь всегда был выносливый, терпеливый. Я быстрее всех бегал в классе…» Мать бросилась к двери:
— Я не хочу, чтобы мой сын умирал на моих глазах. Пусть умрет у вас, у вас. Я больше не могу…
— Гражданка! Гражданка! — закричала врачиха вслед.
Медсестра отправилась за матерью.
Врачиха стала говорить, глядя в бумаги, что у людей нет сознательности, они думают только о себе и больше ничего знать не хотят. Генка по стенке стал осторожно опускаться на пол — ноги не держали его. Но и сидеть он не мог — кости прорывались в пролежни. Лег на пол в спокойную тень от стола. Тонкая пыль потекла в ноздри.
Медсестра вернулась разгневанной:
— Убежала! Бросила сына — и ушла. Мать — называется.
Воцарилась тишина. Потрескивал фитиль лампы. За дверью в коридоре закричал с плачем мужчина. Мимо Генки прометнулся халат медсестры. И раздалось:
— Как вам не стыдно! Вы же мужчина! Постыдились бы женщин…
Когда сестра вернулась, врачиха сказала:
— Отнесите мальчика в бокс.
В боксе его обмыли в чуть теплой ванне, волосы сняли машинкой, обрядили в больничное белье. На улице было темно, когда Генку положили на крайнюю койку в большой странной палате — вдоль всей стены тянулась высокая шведская стенка. Над ним теперь не было тяжелой кипы одеял и пальто.
В дальнем краю палаты на тумбочке горела свечка. Там сидела женщина в белом халате, разговаривая с лежащим больным. Они говорили, как люди, счастливые тем, что у них нет друг для друга тайн. Генка засыпал, глядя на огонек свечки, зная, что взрослый сын женщины умрет, и нет на свете ничего, что могло разрешить им остаться такими счастливыми.
