Генка не мог уснуть, когда от маминых гостей услышал: люди стали есть людей. Подкарауливают и убивают. Чаще женщин и детей. Иногда прямо на улице отрезают части тела. Генка хотел бы узнать, какую часть тела они в тихом разговоре назвали «филейной». Однажды — тогда еще был жив дядя Коля — мать принесла с базара несколько котлет. Они сразу поняли: это человечина. Генка представил людоеда: как он выжидает с топором жертву в темном переулке, как возится с трупом, как наполняет кастрюлю «филейными частями»… Мурашки пробежали по телу, когда подробности оживили эту картину. Но приказал воображению не отступать — идти дальше, дальше… И вот убийца погружает слюнявые зубы в волокна человеческого мяса… И тут началась тьма, в которую, Генка понял, войти можно, но выйти — уже нельзя.
Заканчивался март.
В углу комнаты соседка шептала матери: «Твой Гена не жилец, до тепла не доживет…» — говорила, а глаза на широком лице косились в его сторону, — казалось, она сама была смертью.
В мальчике всё дрогнуло: ОНИ НИЧЕГО НЕ ЗНАЮТ — увидел перед собою дорогу и столько простора, света, времени, что не хватало сил всё охватить…
Варвара открыла дверь и сразу направилась к Генке. «Вставай, — приказала она. — Хватит лежать! Ты слышишь?» Одеяло потянула на себя. Завязалась борьба. Удержать одеяло у Генки сил не хватило. Открылся его безобразный скелет с мокрыми ранами пролежней и расчесов. «Вставай, говорю! И не хнычь!» — «Перестань, перестань!» — кричал он.
Подхватив под мышками, решила его посадить. С ногами, опущенными на пол, он еле удерживал равновесие. Мать швыряла ему одежду, крича безумные глупости, которым не было конца.
Его тело завыло, заплакало в жажде жалости, и рубашка, которую он не мог натянуть, и сыплющиеся вши, и холод — все питало его протест. И тогда Варвара стала вдевать сына в рубашку, в рукава, в штаны, ругая и поддерживая, не давая упасть. Натянула на голову шапку, подняла на ноги и потащила к двери со злыми слезами.
Генка увидел улицу с серыми, словно сонными, редкими прохожими, низкое пасмурное небо и слепые окна домов. Только выше поднялись сугробы и ослаб мороз за тот месяц, который пролежал он в постели. Оказался на детских санках, впереди мелькали подошвы материнских бот.
Он не понимал, куда его везут и не длинным ли будет путь. Быстро простыло тонкое вытертое пальто, из которого давно вырос, и перчатки забыли натянуть ему на руки.
Скоро санки повернули к красному кирпичному дому. У подъезда мать подняла Генку на ноги. Он узнал: была поликлиника.
