Лопушки же, с его кривыми, заросшими лебедой и крапивой улочками, тем более были чужды ей, как какой-нибудь лунный кратер. Ее раздражали словоохотливые, любопытные бабки («Дочуш, а ты не Зинина ли девка будешь?»). Но где-то в глубине души — она и сама не подозревала об этом — Даля Андреевна все же любила бывать в Лопушках. Только здесь, среди людей, по ее мнению далеко отставших от нее, она чувствовала себя преуспевающей городской женщиной, которой все должны были завидовать.
Даля Андреевна безуспешно прождала автобус минут пятнадцать, замерзла и отправилась пешком искать лопушковские новостройки. На месте старого Антонининого дома, дома, где жила когда-то и сама Даля Андреевна, высились корпуса фабрики. Вдоль солидного забора шеренгой выстроились прутики недавно посаженных деревьев. А Варварин домишко уцелел. Западая на один бок, нахально пялился на фабричные ворота крошечными близорукими окошками, наглухо заросшими нескладной голенастой, опять-таки провинциальной геранью.
И везло же этой бабе всю жизнь! Как боялась, что эту ее конуру собачью снесут и она лишится огорода. И ведь так получилось, что не тронули. Хотя любому нормальному человеку на руку был бы этот снос. Интересно, что бы стала делать Варвара в современной квартире? Наверное, легла, скрестила бы руки на груди и померла. Вез своего укропа. Без базара. И куда ей? Кому деньги оставит? Может, девчонкам Николаевым на книжку кладет? Вот только Дале Андреевне ничего никогда с неба не падает. Всего самой добиваться приходится. Все своим горбом. Вот и сейчас предстоит схватка с Варварой, а может, и не только с ней. Девчонки-то ведь уже взрослые. Небось такие же ухватистые, как и бабка.
Николай — тот опасности не представляет. Напьется — и спать. Варваре даже и в этом повезло. Обычно после очередного запоя Николай, смирный и виноватый, тюкал топором в закутке у сарая, налаживал насос, качал воду, ладил парники и даже полол гряды. А Варвара отводила душу. Сломавшись в пояснице, из последних силушек таскала она по огороду свои высохшие старушечьи мощи, обреченно сморкалась в передник.
— Мам, ну ты чо, мам? Болит спина-то? Ну, ты полежи поди, мам, — моргая белесыми ресницами, переживал Николай.
Но, скорбно поджав бескровные губы, старуха продолжала демонстративно ковыряться в грядках, всем своим видом давая понять, что недолго уж — ох, недолго! — топтать ей земельку родного огорода.
Когда же Николай снова запивал, и высокохудожественный храп сотрясал стены ветхого крова, Варвара, утратив сердобольного зрителя, забывала про свои хвори и вихрем носилась по огороду. И всем-всем, кроме дурня Николая, было ясно, что эта бабка сама переживет кого угодно.
