Бег с барьерами - Валентина Александровна Алексеева

Умерла Антонина.

Что это она? В сорок два-то года? Может, ошибка? Даля Андреевна вновь и вновь перечитывала телеграмму. Нет, адрес, фамилия — все так. Из Лопушков.

Господи! Тоня умерла! Как же это?!

Даля Андреевна заметалась по квартире.

Ну ладно бы Варвара скончалась. Восьмой десяток человеку. Или Николай хотя бы. Пьяница. Пятновыводитель какой-нибудь сожрал или замерз — ну это хоть понятно. Но почему Антонина? Вроде и не болела ничем.

Даля Андреевна ясно, словно это было вчера, вспомнила крепкие Тонькины ноги в расчесах и ссадинах, бегущие по сырой от вечерней росы траве. Коса тяжелым канатом бьется по широкой спине. Даля Андреевна, тогда еще Даша, задыхаясь и спотыкаясь на кочках, отстает.

— Ой, не могу, — рухнула она наконец в борозду.

— Ты чего? — подскочила к ней Тонька. — Ногу подвернула?

— Кажется, — поморщилась Даша, словно от боли.

— О господи! Ну, держись.

Цепкими сильными руками она подхватила Дашу под мышки и потащила. И столько силы было в молодом ее крепко сбитом теле, что Даше на мгновение показалось, будто тянет ее не Тонька, пятнадцатилетняя девчонка, двоюродная сестра, к тому же младшая, а мужик, которому впору бревна ворочать.

В конце концов они ввалились в какую-то канаву, и Даша на самом деле чуть было не подвернула ногу.

— Слушай, а чего мы так несемся? — закрутила головой по сторонам Тонька. — Их уж и не видно давно.

Они удирали от солдат. Им было пятнадцать-шестнадцать лет в ту пору, не больше. И они впервые ходили на танцы. Пристроились к взрослым девчонкам и пошли. Тесненькая дощатая танцплощадка зеленела солдатскими мундирами. Девчонки разбрелись кто куда со своими кавалерами, и они остались одни. Впрочем, какое уж там одни! Их приглашали наперебой. Особенно усердствовал один маленький юркий армянин. Даша видела, как он, впившись черными пальцами в мягкий Тонькин локоток, жарко дышал в ухо: «Тоня, я пра-а-шю вас!» И столько таинственного, жуткого и манящего было в этом «пра-а-шю вас», что Даша с досадой и разочарованием глянула на своего молчаливого кавалера, невинно пламенеющего ушами на закатном солнце. Всегда Тоньку любили сильнее.

— Ой, ну и дурочки же мы! — засмеялась вдруг Тонька, сидя в канаве. — У них ведь отбой, у солдат-то. Это же не наши местные, которые до утра за девками могут гоняться. А солдатики спят небось давным-давно в своей казарме и думать про нас забыли.

Нет, все-таки Тонька была какой-то неинтересной. Непоэтичной. Почему сразу «спят»? Даша представила, как лопоухенький ее Толик (а может быть, Витек — теперь Даля Андреевна не могла точно припомнить) лежит, глаза в потолок, и мечтает о ней. Или даже сочиняет стихи про любовь. Нет, он, конечно, ей не нравился, но она-то ему наверняка приглянулась. А уж Тонькин-то армянин... Страшно представить. Наверное, наволочку в ярости грызет и рыдает горючими слезами.