С лица Лариса перевела взгляд на тело, укрытое сейчас теплым одеялом. Но даже и под одеялом угадывались формы, по которым фигуру несчастно:, можно было смело сравнивать с тумбочкой. Или большой круглой банкой для кольдкрема. Или с кондитерским мешком. Как кому понравится.
— Теперь я понимаю, почему ты наглоталась мышьяку, — тихо сказала Лариса, не боясь, что разбудит пациентку.
— Если вы решили, что я травилась из-за сoбственной внешности, то глубоко ошиблись. — спокойно заявила болезная, не открывая глаз.
Лариса оторопела.
— Я вовсе не это имела в виду, — принялась невыразительно лгать она, слегка раздражаясь оттого, что эта “тумбочка”, во-первых, явно не спала все это время, а во-вторых, так легко отследила ход Ларисиных размышлений.
— Это, это! — убежденно сказала “тумбочка”, выпрастывая из-под одеяла свои укутанные во фланелевые рукава руки с ладонями, напоминавшими ладони шпалоукладчицы с большим трудовым стажем. — В девяносто восьми процентах из ста людей, впервые столкнувшихся с моим неповторимым обликом, сначала просто коротит. А потом они начинают подыскивать цивилизованные, но лживые объяснения своим вполне правдивым, но зато диким впечатлениям. И мне приходится говорить им: да. вы правы, в газонокосилке больше стройности и шарма, чем во мне. И я спокойно с этим живу. Живите и вы. Отсутствие красоты — это не заразно. Быть некрасивым — знаменито.
— “Быть знаменитым — некрасиво”, — поправила последнюю фразу Лариса.
— Я прекрасно ознакомлена с творчеством Бориса Пастернака, — чуть насмешливо отозвалась апологетка личного уродства. И открыла глаза.
И открыла глаза.
И Лариса окаменела в своем креслице набивного шелка.
Окостенела под этим взглядом.
…Нет, в глазах не было ничего сверхъестественного. Астрального, запредельного и прочего оккультного. Темно-серые, льдисто-колючие, словно подтаявший снег. Утомленные и спокойные глаза простой бабы: тягловой, унылой житейской силы, бредущей домой с кошелкою базарной…
Но на какое-то мгновение…
Да.
За стеной мутного льда и общемирового безразличия в этих глазах вспыхивало странное и страшное пламя. Огонь все познавшей и уже готовой к своему уничтожению Лилит. Огонь, угасший вместе с Лилит в тот момент, когда из костяного праха мужнина ребра возникла иная женщина — покорная жена, верная подруга, благословенная мать всех живущих. Была ли красавицей та, что восстала на пепле другой?
Была ли она прекрасна так, что ради нее демоны готовы были покинуть преисподнюю?..
