Летом неугомонный Конде начал составлять новый заговор. К нему для переговоров отправили ловкого епископа Люсонского, которому удалось временно обезоружить принца заманчивым предложением: его введут в Королевский совет. Но Конде хотелось самому стать королем. Для этого нужно было добиться признания недействительным брака Генриха IV и Марии Медичи; тогда Людовик XIII становился незаконнорожденным. Но это было уже слишком: воспротивился даже герцог де Гиз. Все в окружении королевы-матери — и снова вошедший в милость Сюлли, и Ришельё, и Леонора — советовали действовать сурово и решительно. 1 сентября 1616 года Конде арестовали и посадили в Бастилию. Прочим мятежникам удалось бежать.
Мать Конде герцогиня де Гиз тщетно пыталась вызвать в столице беспорядки. Вместо этого десятитысячная толпа разгромила особняк Кончини в предместье Сен-Жермен, убив двух сторожей. Леонора выехала оттуда незадолго до вторжения, а ее муж был в Кане, в Нормандии иначе бы им несдобровать. От дома не оставили камня на камне; всё, что в нем находилось — картины, статуи, гобелены, мебель, одежда, — было разбито вдребезги или порвано в клочья. Портреты супругов Кончини и Марии Медичи выбросили в окно, только на портрет молодого короля рука не поднялась. Королева-мать возместила Кончини ущерб и сделала его герцогом и пэром. Это возмутило Людовика: «Когда я издаю распоряжения на 30 франков, мне говорят, что казна пуста, однако для маршала д’Анкра нашли 450 тысяч ливров!» Но Кончини и этого было мало — он метил в коннетабли, и Мария была готова исполнить его желание.
Ришельё же был назначен чрезвычайным послом в Испанию. Эту должность ему выхлопотал Барбен, а предложил Кончини от имени королевы. Другой бы обрадовался, но епископу Люсонскому не хотелось уезжать из Парижа. К счастью для него, обнаружилось, что канцлер дю Вэр поддерживал тайные связи с мятежниками. Его арестовали и заменили Манго; таким образом, освободился пост государственного секретаря по иностранным делам.
В октябре 1616 года Людовик захворал: его мучили боли в животе, сопровождавшиеся поносом, била лихорадка, после приступов которой он лежал бледный, печальный, совершенно обессилевший. В конце месяца наступил кризис: мальчик хрипел и задыхался. Ему хотели дать лекарство, но его челюсти, сведенные спазмом, невозможно было разжать (слуга, попытавшийся это сделать, чуть не лишился пальца); наконец их раздвинули ложкой и влили микстуру. Он потерял сознание. Встревоженная королева сидела у его постели; думали, что он уже не жилец. Созванные на консилиум доктора спорили, что было причиной болезни короля — апоплексический удар или дурные испарения из кишечника. Но кризис миновал, Людовик пошел на поправку и около 10 ноября уже смог встать с постели. Через день, проходя утром по Большой галерее Лувра в сопровождении горстки офицеров охраны, он остановился у окна взглянуть на реку. В это время вошел Кончини, за которым следовала свита из ста человек, и остановился у другого окна. Разумеется, он знал, что король здесь, но даже не приветствовал его, продолжая принимать почести и отдавать приказания. Оскорбленный до глубины души Людовик покинул залу.
