Подчеркнем, что подобные изменения не являются чем-то необычайным для начальных периодов развития национальных движений. Достаточно вспомнить судьбу членов так называемой «Русской троицы» — издателей одного из первых украинских литературных альманахов «Русалк1 Дн1сггрово1» (1837 г.). Один из них И. Вагилевич в последствии присоединился к польскому га-лицийскому движению (как «Ruthenus-Polonus»), а Я. Головацкий переселился в Россию, возглавил Виленскую археографическую комиссию и превратился в апологета западно-русизма [16, с. 98]. Достаточно типичным было отсутствие уверенности в перспективах своей этнической группы. Так, один из основателей собирания эстонского фольклора и издания эстонской дидактичной литературы Ф. Фельман считал, что самостоятельная эстонская нация едва ли имеет шансы быть созданной [380, с. 294]. М. Грох вообще считает, что подобные воззрения характерны для начальной (так называемая стадия «А») стадии формирования нации, когда деятельность активистов движения ориентирована на изучение и популяризацию знаний о лингвистических, культурных, социальных и, отчасти, исторических атрибутах недоминантной группы [358, с. 81].
Таким образом эволюция этнических взглядов М. Бобровского и И. Даниловича представляется следующей: в 1815 (а, возможно, и ранее) — 1817 гг. они действительно выступают как лидеры белорусского возрожденческого движения. В 1817-1822 гг. М. Бобровский постепенно переходит на позиции общеславянского религиозно-культурного возрождения, позднее — эволюционировал в сторону прото-западно-русизма, о чем свидетельствуют его надежды использовать российскую власть для укрепления позиций униатской церкви, а также негативное отношение к восстанию 1830-1831 гг. [87, с. 13]. У И. Даниловича после переезда в Украину «пробудилась» украинская идентичность, вместе с тем он, судя по всему, продолжал связывать себя историческим наследием Великого княжества Литовского.
Социальное значение и масштаб деятельности группы М. Бобровского и И. Даниловича собственно для Беларуси недостаточно ясны. По замечанию П. Бобровского можно судить, что активность этой группы не ограничивалась только стенами Виленского университета, однако никаких конкретных сведений он не сообщает. В письме Й. Лелевелю от 25.02.1825 г. М. Бобровский упоминает кроме И. Даниловича еще 14 человек, высланных из Вильно, но это еще не свидетельствует об их связи с группой [239, с. LXXIX]. Хотя Й. Белиньский считал, что А. Марциновский «разбудил это движение» в издававшемся им журнале «Dziennik Wilenski», едва ли было опубликовано что-нибудь, за исключением статьи М. Чарновской, артикулирующее белорусскую этнич-ность [342]. Показательно, что одним из наиболее известных учеников М. Бобровского и И. Даниловича был основатель литовской национальной историографии Шимонас Даукантас. Найти также национально ориентированную личность среди белорусских историков в то время было сложно. Не менее проблематично обнаружить связь группы с последующим развитием акцентировано белорусской историографии, этнографии, фольклористики, литературы, а тем более и с национальным движением. Существующее предположение об опосредованном влиянии М. Бобровского и И. Даниловича на Я. Чечота и его увлечение белорусским фольклором вполне вероятно, однако не подтверждается конкретными данными. С точки зрения Н. Хаустовича, М. Бобровский не имел непосредственного отношения к изданию Катехизиса 1835 г. [240, с. 148]. Таким образом, деятельность группы М. Бобровского и И. Даниловича, представляя собой в 10-х гг. XIX в. начальный этап национального возрождения, позднее объективно содействовала развитию «краевой» идеологии и, в меньшей степени, литовского национального движения.
