— А у меня солдаты тоже люди.
— Снегирев, пойми, нет у меня теса, нет! Н у, ладно, дам я тебе два кубометра!
С треском вылетела дверь в кабинете и сшибла Членикова на пол.
Из окон исполкома полетели стулья и пишущие машинки. Вслед за ними, вздымая снежную пыль, попадали депутаты трудящихся. В пробежавших по переулку товарищах в одном нижнем белье с восторгом признали начальника милиции и первого секретаря горкома.
Рассеяв власть, жители бросились к магазинам. Ваня и Аркаша хохотали, любуясь упразднением порядка: стихия была друзьям по сердцу.
И вдруг толпу, мчавшую мимо похитителя головы, повело, и она замерла, уставившись на Ваню и Аркашу.
Оба смутились.
Город смотрел и видел бессмертные дорогие черты того, кто поднял Россию на дыбы.
— Он! — истерически закричала учительница начальных классов.— И щека перевязана, чтобы не схватили ищейки!
Буря оваций грянула на площади перед сельпо. Раздались крики: «Ильич с нами!».
— Аркаша, пора уходить.
— Затопчут, Вань. Речь скажи для виду.
Ваня залез на пивную бочку. Говорить речи ему часто не приходилось, всего дважды в качестве последнего слова.
— Товарищи! — загремел его могучий голос. — Да, я воскрес. Пора навести порядок…
(«Картавь, картавь, Ванька, затопчут!» — шипел Аркаша).
…И мы наведем погядок. Наш габочий погядок. К чегту милицию и пгокугатугу! Долой следственные ог'ганы! Мы можем жить без надсмотгщиков. И будем жить без них, дагмоедов.
— А вытрезвиловки закроем, Владимир Ильич?
— Сегодня же!
— А водка точно дешевле будет?
— 50 копеек бутылка.
— Ура-а-а! — гремела площадь, спугивая галок и голубей.
Так в резолюции, составленной Аркашей, и записали.
К вечеру на ногах никто не стоял. Воспользовавшись новым положением дел, Ваня и Аркаша (теперь комиссар по иностранным делам) проникли в сберкассу и вышли с чемоданом купюр.
Неделю торжествовали. Ваня подписал множество декретов, один другого вольготнее. Трое местных интеллигентов подсунули декрет о свободе печати. Чмотанов подмахнул. «Голоколамская правда» вышла с новым названием «Ленинская правда», с огромным объявлением «Ильич с нами!» и большим портретом Вани Чмотанова.
Съели месячный запас продуктов. На Ваню все тяжелее ложилось бремя неограниченной власти. Робкие, постучались к нему первые ходоки.
— Тово, Володимер Ильич, распорядились бы, чтоб пища была. Бедствуем мы немного. Хлеб сырой, консервы… Нельзя ли насчет картофелю.
Ваня открыл партраспределитель[31] и кормил город еще неделю. Кончились табак и водка. Скрыто начало зреть народное возмущение.
