Я ощупываю живот – пустой, дряблый. И ничего не чувствую. Наверное, меня накачали обезболивающими препаратами. Хотя теперь я, признаться, предпочла бы помучиться – чтобы не забывать о том, что моя малышка была тут, у меня в животе. Как могло такое крошечное существо оставить во мне безмерную пустоту?
– Привет!
Жан с улыбкой склоняется надо мной, гладит по лбу. Наверное, он заснул на стуле: глаза у него красные и опухшие.
– Я долго спала?
– Не могу сказать точно. Часа три-четыре… Как самочувствие?
Я отвечаю сердитым взглядом, и это заставляет Жана пожалеть о том, что он спросил. Он спешит загладить свою оплошность:
– Может, принести тебе чего-нибудь попить? Тебе не холодно? В шкафу есть еще одеяла…
– Не надо, не суетись.
В комнате снова тихо. Я машинально ощупываю свой живот. Наверное, это раздражает Жана: он хватает меня за руку.
– Знаешь, я… я позвонил в Англию!
На меня словно сваливается бетонная плита и придавливает к кровати.
– Только не это!
– Шарлотта, они должны знать! И я подумал, что для тебя это будет невыносимо – звонить им и рассказывать о случившемся. Не волнуйся, все образуется. Они приедут, чтобы тебя поддержать…
Я мотаю головой и снова заливаюсь слезами. Я думаю о Бренде. Страшно представить, как она огорчилась. Я не хочу ее видеть, я не готова посмотреть ей в глаза. Я бесконечно повторяю: «Нет! Нет! Нет!», но Жан меня перебивает:
– Тебе нельзя сейчас быть одной, Шарлотта. Любая помощь – это хорошо. И я тоже буду рядом, о’кей? Мы все будем рядом и позаботимся о тебе.
– Пусть Эвансы не приезжают! Я не хочу! Не могу…
Жан нашептывает «Чш-ш-ш… Тише!», гладит меня по волосам так быстро, с нажимом, что даже причиняет мне боль. Мои слезы все не иссякают, и Жан уже не знает, как меня утешить. В конце концов он обнимает меня и начинает укачивать как маленькую.
– Плачь, моя хорошая! Это ничего… Тебе это сейчас нужно, я понимаю. Я тебя не брошу. Все наладится…
У меня не хватает смелости сказать, что его присутствие ничего не меняет и я бы не обиделась, если бы он сейчас развернулся и ушел навсегда, потому что жизнь приучила меня к лишениям. Я просто прижимаюсь к Жану и пла́чу. Все-таки хорошо, когда есть к кому прижаться в трудный момент…
В коридоре Жан разговаривает с врачом. Если я правильно расслышала, меня скоро отпустят домой. Врач говорит, что было бы неплохо найти для меня психолога и какое-то время не оставлять одну, без присмотра. Ну не болван ли? А что, если мне хочется побыть одной? Если мне это нужно? И как я смогу победить горе, если ежесекундно ко мне кто-нибудь будет приставать с утешениями?
