— Маг, я тебя помню раньше, чем маму: вначале ты, потом она. И себя помню тоже потом.
— Тебе не было и года, когда впервые попала сюда. Одиннадцать месяцев и шесть дней.
— Пришла сама или меня привели?
— Принесли. Ходить ты еще не умела, только ползала. Тебя оставляли на час-полтора.
— Как же ты управлялся в роли няньки?
— Я никогда не был нянькой. Учил тебя видеть, слушать. Мы играли.
— И еще ты был доктором.
— Нет, лечили другие, я лишь сообщал, когда находил отклонения. Стоило тебе войти, я уже знал все, что могло интересовать врачей, — температуру, пульс, дыхание, рост, вес, даже запах тела. И если что-то не так — бил тревогу.
— Что еще?
— Не понял.
— Что еще ты сообщал родителям?
— Не больше того, что они могли узнать от тебя.
— Однажды я очень рассердилась, помнишь?
— Обозвала ябедой.
— Предателем.
— Не спорь — ябедой, и два дня не заходила, дулась.
Спорить бесполезно, память у него безотказна. Но если даже и вырвалось у меня «ябеда», хотела сказать «предатель»: он не просто донес, он предал. Так, по крайней мере, мне тогда казалось.
Я не любила гостей и не любила, когда родители брали меня с собой в гости. Было такое время — боялась чужих… Старик выглядел поначалу добрым, но страшно перепугался, увидев у меня в руках шкатулку. Он онемел и не мог выговорить ни слова, только клокотал, пока не отобрал шкатулку и не запер ее на ключ. В коричневом резном ящике хранился альбом с марками, и старик только что показывал их отцу, переворачивая страницы блестящим пинцетом с тонкими плоскими концами. Меня выдворили в зал, сунули в руки какую-то игрушку и забыли, заговорившись за столом. Но я заметила, куда старик положил ключ от шкатулки.
На следующий день только и разговоров было, что о пропавшей марке, которой двести с лишним лет. Мать с отцом посматривали на меня, хотя знать они ничего не знали, могли лишь догадываться. Я и вида не подавала, что их шепот и взгляды имеют какое-то отношение ко мне. Завернутая в цветной лоскут марка лежала в кармашке платья старой куклы, куда я ее спрятала, как только мы вернулись из гостей. А к вечеру марка исчезла. Только лоскут валялся рядом с куклой. Мама ходила, поджав губы, отец заперся у себя в кабинете.
Меня предал Маг. Я рассказала ему сразу же — и про старика, его испуг, выпученные глаза и холодные, трясущиеся руки, и как мне было страшно и противно, когда он вырывал шкатулку. Я смеялась, воображая переполох, какой поднимется в доме у старика, и гордилась, что так ловко взяла и так хорошо спрятала марку — кому придет в голову искать ее в кармашке куклы.
