«Решение» о возможном наказании могло бы быть «обжаловано». «По этой причине пока действует § 34 уложения о наказаниях…»
Он позвонил Сакулику, чтобы тот прислал Маргиту. Написав красным карандашом «срочно» и отдавая ей бумагу, Бригантик бросил:
— Срочно!
Потом, прижав палец к губам, добавил:
— Припишите там «совершенно секретно». Или лучше я сам. Дайте-ка.
Он написал «совершенно секретно» и два раза подчеркнул.
— Жду расписку! — крикнул Бригантик вслед Маргите.
Между тем Ландик разрушал вавилонскую башню дел и протоколов, выросшую у него на столе, пока он ходил на допрос.
Мысли, вереницей проносившиеся в голове, отвлекали его, и он работал с более или менее длительными перерывами. Чем меньше становилась башня папок, тем большее смятение охватывало его, тем медленнее и бессознательнее шла работа.
Сначала Ландик задумался над вопросом, почему люди стыдятся своего «низкого» происхождения. Попробуй скажи какому-нибудь пану, что его отец возил на поле навоз и окучивал картошку, — он смертельно оскорбится, словно каждый родился под балдахином, во фраке, белых перчатках, с крестами и в орденах. Но ведь и те, у кого сейчас в фамильной короне одиннадцать веточек, а в гербе пять турецких голов с десятью окровавленными мечами, у кого сейчас медали под подбородком, на груди, на животе и даже выглядывают из-под пиджака и жилетки, даже те — стоит лишь поглубже копнуть прошлое, вспомнить деда, прадеда и прапрадеда, — вышли из навоза и картошки. Все мы выходцы из крестьян, рабочих, слуг. Так что злиться этому барану не на что.
Что из того, что Ландик сказал шефу правду в глаза? И все-таки он пересолил. Правда глаза колет! Он не должен был так поступать. На то и существует в обществе ложь, то есть вежливость, чтобы жизнь была сносной. Начни все говорить правду в глаза, дракам и судам конца не будет… Правда омерзительна или сами люди? Ах, люди… Работать на табачной фабрике — не стыдно, так же, как нет ничего стыдного в том, что Гана — кухарка. Матильда была красива, как и Гана, вот начальник и женился на ней. Теперь она — жена окружного начальника. При чем тут «кухонные манеры»!
«Он волочится за прислугой!» Точно так же, как шеф когда-то волочился за своей Матильдой…
«Я — «анархист» и «большевик», зато он — окружной начальник… А должны ли мы говорить правду?.. Какие мы все-таки тряпки! Всегда стараемся вытереть грязь и пыль, чтобы кругом все сверкало и блестело… Старый осел…»
Ландик ругался и разрушал свою башню дел до вечера, только ненадолго вышел пообедать. Он придумывал афоризмы, старые, как мир; впрочем, ему они казались новыми. Он принимался всячески успокаивать себя, но безуспешно. В конце концов он решил, что дома, на диване заново все проанализирует и сделает выводы.
