С Ландика сон как рукой сняло, он с жаром возразил:
— Да что ты! Кроме костела, он знать ничего не знает. Изредка еще зайдет на кладбище. А охотнее всего он ходит к Штайнеру раз по десять в день, пропустить кружку-другую пива. Его долг — проповедовать христианскую любовь и равенство всех людей, а он только и думает, что о своем толстом брюхе — было бы оно полным! Пожрать, выпить, набить мошну — для него самое главное. А к высоким материям, от которых нет дохода, он глух и слеп.
— Как и большинство людей. И все же во главе должен стоять интеллигент, который повел бы нас за собой.
— Какой гром должен грянуть, — воскликнул Ландик, — чтоб вы в конце концов уразумели, что хозяева — это вы и что все зависит от вас, а не от кучки «господ интеллигентов», которые приехали сюда служить вам, управлять вами, взимать с вас налоги, лечить, учить, защищать вас в суде и проповедовать христианскую мораль. Вас — четыре тысячи, а их пятьдесят человек. И все-таки они вами правят. Они ездят на вас, как на скотине, а вы и не сознаете этого. Может быть, вы действительно не прочь превратиться в немую, равнодушную, покорную скотину? Пускай вас бьют, впрягают в тяжело груженные телеги, пускай на вас плюют, высыпают мусор… А вы согласны быть пылью, грязью, камнями, асфальтом, — чем угодно, только бы, упаси бог, из вас не вышло чего-нибудь путного… Нет, вам необходима такая организация, как «Равенство», чтобы вы стали образованными, чтобы в вас пробудилось самосознание и вы поняли, что вы — сила, власть… А создавать общества равенства с попами и начальниками — пустое дело. Это все равно что разбивать сад на скале… — закончил он и резко махнул рукой, любуясь собственным красноречием. Пристально посмотрев на собеседника, который так и не сел, Ландик тоже поднялся. Одернув белую в цветочках жилетку и потопав ногами, чтобы расправить складки на брюках, он заботливо разгладил карманные клапаны и, поправив галстук, надел перед зеркалом шляпу.
«Шут гороховый», — раздраженно подумал Толкош, наблюдая за Ландиком. Но чувство неприязни рассеялось, когда Ландик произнес примирительным тоном:
— Ну, ладно, пойдем! Не сердись!
Подойдя к выходу, он открыл дверь и пропустил мясника вперед.
На улице было темно, хоть глаз выколи. Дождь не прекратился, но заметно поредел.
Не успели они выйти, как свет в кабачке погас. Сначала в темноте ничего нельзя было разглядеть. Только далеко впереди, почти в самом конце длинной прямой улицы, мерцал газовый фонарь. Спасаясь от дождя, они старались укрыться под навесами крыш. Ландик снял шляпу и дальше шел с обнаженной головой. Постепенно, привыкнув к темноте, они стали различать контуры деревьев у дороги, фасады домов, окна, телеграфные столбы, трубы на крышах. Ландик заговорил, желая успокоить мясника, он словно хотел попросить прощения за то, что сравнил этих простых людей с камнями на дороге.
