— Люба, Люба, да куда же ты! Задержите ее, под новые бомбы попадет, погибнет!
На помощь звала Лена. Веня вспомнил совсем недавно навещавшую их палату медсестру Любочку, пухленькую коротышку с веснушками на лице и сильным для девушки басовитым окающим голосом. То, о чем при иных обстоятельствах надо было бы рассказывать долго и пространно, он представил себе в секунду. Бедная девушка, оглушенная взрывной волной, потеряла над собой контроль. Едва ли она отдавала себе отчет, куда и зачем побежала. Веня понял, что сейчас надо вернуть обезумевшую от страха девчонку, иначе она погибнет. Гремя костылем и уродливо прихрамывая при этом, на глазах у остолбеневших Сошникова и Бакрадзе он выскочил в коридор, забыв об острой боли, проскакал мимо оцепеневших врачей и медсестер, которые с застывшими от ужаса лицами бестолково жались к давно не беленным стенам. Никто из них даже не попытался его остановить, потому что в воздухе над крышей госпиталя с задранными листами железа уже заныла новая серия бомб.
Якушеву не понадобилось открывать дверь. В это мгновение от воздушной волны она сама перед ним распахнулась, как в недочитанной старой сказке про нечистую силу. Голос Лены, какой-то сдавленный и нереальный, даже не проник в его сознание:
— Веня, куда ты!.. Вернись!
Не ответив, он выбежал за порог. Слитный гул надвигающейся очередной пятерки «юнкерсов» потонул в нарастающем вое сброшенных бомб. Веня увидел в нескольких метрах от себя окаменевшую Любу с запрокинутой в небо коротко остриженной головой. И он мгновенно понял, что, если не сделает сейчас чего-то немыслимого, не управляемого никакими законами логики, ее больше не будет. Бомбы, подстегнутые звереющим ревом своего падения, как ему показалось, должны были накрыть ее прямым попаданием. Отбросив костыль, цепенея от страшной боли, он подбежал к медсестре, отчаянно выругавшись, закричал ей в самое ухо:
— Ложись, дрянь! — И, навалившись на нее всею тяжестью своего израненного тела, повалил на землю, закрыл собой в то самое мгновение, когда сырая осенняя подмосковная земля зарыдала от соприкосновения с упавшей на нее ненавистной бомбой. Во рту стало сухо, умерли все звуки в ушах, неожиданный блеск ослепил глаза, и черный столб земли взметнулся совсем рядом. А потом стало удивительно тихо. Вениамин ощутил боль под госпитальным халатом, но она не показалась сильной.
— Жива, Люба? — спросил он теряющим упругость голосом.
— Жива, — ответила Любаша возбужденно. — Вот только халат почему-то мокрый, да в ушах как будто скрипки играют. А ты?
