— Ну чего паникуешь? Давно все выключено. Это они осветительную подвесили.
А гул чужих авиационных моторов все крепчал и крепчал, так что казалось, будто целая армада вражеских самолетов собирается совершить посадку рядом с госпиталем, если не на его крышу. В этот гул внезапно вплелись отчаянные залпы зениток, от которых за тощими светомаскировочными шторами забрезжили острые полоски света.
— Никуда не годится светомаскировка, — пробормотал Сошников, — что она есть, что ее нет.
— Откуда же ее хорошую взять, — буркнул Бакрадзе. — Сплошное решето, а не шторы. Ты чего молчишь, Якушев?
— А вам разве станет легче, командир, от того, что я заговорю? — натянуто усмехнулся Веня.
— Ты нам с политруком лучше сказку про белого бычка… — начал было грузин, но не договорил.
За окнами госпиталя навзрыд застонали сброшенные фугаски. Сколько раз на горьком пути отступления от Бреста к Москве слышали бойцы и командиры этот отчаянный визг и рев, так безошибочно действующий на нервы. Как мало времени уходило на путь невидимой бомбы, летевшей от крыла «юнкерса» до земли, но сколько раз менялась за это время окраска звука!
Едва успев отделиться от крыла, сброшенная бомба маленьким, исчезающим из зрения комочком начинала свой устрашающий путь смерти. Проходили считанные мгновения — и у нее прорезывался голос. Сначала негромкий, но злобный, а вскоре переходящий в надрывный стон, который становился все громче и громче по мере приближения к земле. Этот звук, рожденный весом и скоростью падения фугаски, из тонкого и заунывного, каким был вначале, у самой земли превращался в стонущий рев, оглушая все в радиусе своего действия. Будто адский хохот пробуждался в нем. И тому, кто находился рядом, иногда, может быть, в самые последние секунды собственной жизни мерещилось, будто он осязаемо видит огромное черное тело бомбы. А те, кто находились поблизости от эпицентра, получали нередко тяжелые контузии, теряя на длительное время слух, а то и зрение.
— Ва! Вы посмотрите, как он смеется, — мрачно прокомментировал Вано. — Он хочет нам спеть бессмертную арию «Смейся, паяц», за которой последует другая, сочиненная великим композитором Гуно, — «Сатана там правит бал». Ну, давай, что ли, Шаляпин!
Прибавить Бакрадзе ничего уже не успел. Рвануло так, что хлипкое здание госпиталя заходило ходуном. С крыши посыпались кирпичи и листы кровельного железа, захлопали разом распахнутые двери, со звоном полетели на пол жалкие осколки стекла. А потом, короткая по времени, над землей прокатилась гнетущая тишина. Неожиданно Веня услыхал отчаянный крик и немедленно узнал безумно знакомый голос:
