– I'll feed[18]. – сержант ответил, перевода не дождавшись, все, видимо, понял, нечаянно показав, что знает русский язык, хотя и скрывает это по какой-то причине. Потом вежливо улыбнулся мне, и неожиданно ударил размашистым боковым ударом слева. Сам он был человеком сухощавого телосложения, и его телосложение обычно дает склонность к нанесению прямых жестких ударов. А тут удар был боковым и преднамеренно, просто демонстративно размашистым. Таким, от которого любой спецназовец уйдет легким нырком с нанесением ответного удара даже двумя скованными наручниками руками. А дальше должны были уже работать мои ноги, бьющие хай-кики[19] в головы другим «матрасникам». Такие действия бывают отработаны до автоматизма. Я среагировал и на удар, и на ловушку за короткое время полета кулака. Нырять под бьющую руку не стал, и принял удар на себя, на свою голову. И неуклюже упал под ноги парням с карабинами. Упасть «уклюже», имея руки, скованные наручниками, сложно. Я упал, и даже сразу лицо скованными руками закрыл в испуге, ожидая, что меня будут дальше избивать. Но больше меня никто не тронул. Даже легкого пинка, к моему удивлению, не дали. Решили не «кормить» – жмоты. Сержанту только и требовалось узнать, умею ли я драться. Оказалось, не умею совершенно. Тогда он дал команду. И рукой показал направление. И пошел первым. Грузинский пограничник пошел с ним рядом. Меня же подняли за шиворот, и подтолкнули сразу тремя стволами в бронежилет на спине. Это оказалось совсем не больно. Бронежилет металлокерамический, и стволам, наверное, стало больнее, чем мне. Тем не менее, я послушно встал. Пришлось идти и не оборачиваться. Я знаю, как караульные не любят, когда задержанные оборачиваются.
Вообще американский спецназ ни на что не годится – эту истину я давно уже слышал, а теперь и сам в ней убедился. Раньше мне на совместных учениях рассказывал это командир группы иранского спецназа, которому доводилось в молодости с «матрасниками» сталкиваться. У них просто в голове не укладывается, как это кто-то может рискнуть против них выступить. Это же все равно, думают, что со спортивной рапирой против танка. Потому и ко мне так отнеслись, со своей высоты. Ну, не сняли у меня с головы шлем – это ладно. Они же не знают, что шлем этот – инструмент квантовой связи, не говоря уже о другом. А, если я даже скажу им это, они, скорее всего, и не поймут, что это такое, поскольку они не люди науки, а профессиональные вояки, как я, сам этого не понимающий. Но не сняли, и хорошо, я и говорить ничего не буду. Но вот обыскать меня основательно они должны были бы даже при всей своей самоуверенности и самонадеянности. Вдруг, у меня оружие какое-то есть, а оно же в действительности есть у меня. Пистолет в поясной кобуре на спине, прикрытый спинным противопульным бронекерамическим модулем, частью бронежилета, универсальный нож разведчика под самим бронежилетом спереди, гранаты в кармашках. Этого мне хватило бы, чтобы расправиться со всеми пятерыми, да и в палаточный лагерь можно было бы наведаться, чтобы остальных потихоньку уничтожить. Но в палаточном лагере мне уже делать было нечего. Если бы меня захватили раньше осмотра штабной палатки, пришлось бы возвращаться. А теперь уже – нет, а там работу сделал. И осталось только ждать, когда начнут работать старший лейтенант Епиханцев и ефрейтор Ассонов. Чтобы для меня это не стало неожиданностью, я вспомнил в подробностях карту, и определил место, где они начнут стрелять. И в расчетах не ошибся. Снайперы и тот и другой оказались опытными, стреляли, как я предположил, общаясь друг с другом по связи. Обычно кто-то один сообщает другому, что выстрел следует производить на счет «три» или «пять». Счет каждый ведет про себя. Время счета короткое, поэтому «разбега» по выстрелам не происходит. Секунды счета у всех обычно почти равны. «Разбег» может произойти, если считают до, предположим, сотни. Тогда разница может составлять до пяти секунд. Здесь такого не произошло. Просто не было времени для накопление ошибок. Мое ухо легко уловило два коротких жестких звука – крупнокалиберные пули пробили бронежилеты. И очень быстро, почти сразу, последовал третий звук. Стволы автоматических карабинов уже не толкали меня угрожающе в спину. И вообще не могли мне угрожать, поскольку крупнокалиберная пуля никогда не оставляет раненых. А если попадает в руку или в ногу, то сразу отрывает ее, и человек умирает от стремительно потери крови. Правда, имеет возможность поднять криком тревогу. Но мои снайперы не стреляли в конечности, хотя, конечно, дистанция стрельбы у ефрейтора Ассонова была архисложная. Более двух километров, даже ближе к трем. Дистанция, с которой он никогда раньше не стрелял. И у меня были опасения, что Валентин может промахнуться. Но он не промахнулся, хотя стрелял сбоку, по сути дела, в профиль идущему «матрасному» спецназовцу. Здесь была и другая сложность для снайперов. Крупнокалиберная пуля в состоянии пробить и переднюю, и заднюю стенки бронежилета, пробить тело, выйти, и попасть в кого-то, кто находится рядом. При этом сопротивление, которое оказывает бронежилет, порой существенно меняет траекторию полета пули, которая может на остаточной скорости угодить и в меня. Приятных мгновений это мне не обещало. Снайперы знали о такой способности своих пуль лучше меня. Наверняка, и тому, и другому, доводилось стрелять по группам, и они видели, как одна пуля поражает несколько человек – двоих, а то и троих, но, чаще всего, не стоящих на одной линии. В этом и была опасность для меня. Но, видимо, снайперы уважительно старались меня сберечь, и тщательно контролировали направление полета пули, выверяли угол.
