– А зимой как же? – спросила я.
– Зимой я в одежде сплю, а еще эта стена у нас теплая, от печи греется. Печка всего одна, внизу стоит, чтобы покупатели в лавке не замерзли, а тут труба проходит, мы все от нее согреваемся. Тебе на чердаке еще лучше, прижмешься к горячим кирпичикам и не замерзнешь.
– Да мне не нужно особо, – махнула я рукой. – А чем торгуете?
– Кожей.
– Понятно.
Больше мы не разговаривали, боясь разбудить родителей парня, только тихонько пробрались до приставной лесенки на чердак, а дальше я сама поднялась по ней, открыла скрипучий люк на проржавевших петлях и, вскарабкавшись наверх, осторожно опустила крышку за собой.
Уже на самом чердаке, заваленном разным хламом, я внимательно осмотрелась, придумывая, из чего соорудить бы себе постель. Я нашла в этом царстве пыли только ветхий стул и стол с поломанными ножками, дверцу, очевидно от шкафа, а еще старый веник. Внимательно осмотрев стропила крыши, не заметила никаких признаков веревки, на которой мог окончить жизнь некий мифический страдалец, загубленный жестокой ведьмой. Здесь было очень темно, но в углу находилось грязное окошко. Глубоко вздохнув, я присела на дверцу шкафа, развязала узелок, достала кусок хлеба и впилась в него зубами.
Вильдан
Я резко сел в кровати, глядя в темное незашторенное окно. Там хлестал ливень и слышались отдаленные раскаты грома, молния сияла вдалеке словно тонкий серп, разрезающий небо на две половинки. Не могу больше спать! Сердце снова сдавило, хотя я почти привык к ощущению этой непомерной тяжести, испытывая ее изо дня в день последние семь месяцев. Ощущение было такое, словно грудь стянули веревками, и началось это с того самого раза, когда я овладел проклятой ведьмой. Раньше незаживающая рана на сердце томила меня по ночам, посылая сновидения об утраченных любимых людях. Раньше я мог видеть их в своих снах, коснуться родных лиц, ощутить их присутствие. Теперь все сны были только о ней, о ненавистной колдунье. Она приходила ночами, протягивая ко мне руки, маня белой нежной кожей, заставляя сердце неистово биться в груди, а тело покрываться испариной. Желание жгло огнем, разрывая пылающей лавой тонкие вены. Я впивался зубами в подушку, сдерживая собственные отчаянные стоны. Тоска душила меня, не давая расслабить напряженные мышцы. Я вставал и ходил по комнате из угла в угол, невероятным усилием воли прогоняя наваждение, прогоняя проклятый образ, а потом, устав, совершенно без сил ложился обратно в кровать, чтобы, провалившись ненадолго в сон, вновь увидеть притягательную грудь и нежные губы, которые шептали мое имя, мучая и маня меня, заставляя метаться в жару и бреду, пока утро не развеивало жуткое наваждение. Только днем удавалось справляться с этим ужасным проклятием, утром и днем мысли о ней не могли пробиться сквозь мощный инквизиторский щит, но ночью во сне я был абсолютно не властен над собой. Больше всего мучило осознание того, что это были не реальные чувства, не любовь, а чистой воды наваждение, и мне приходилось изо всех сил с ним бороться.
