— Что? — глухим голосом отозвался Лаци.
— Когда началась война и драгоценности понадобились, Берчени нашел в тайнике только половину зарытого клада. Остальное кто-то украл.
— Ой!
— Граф пришел в ярость. Меня тотчас же схватили, хотя бог свидетель, что я неповинен в том, как новорожденный младенец. Ох, братец, каких мук только не натерпелся я в тюрьме! И не так тяжело мне было сносить голод или пытки, как унижение. Допрашивали, пытали меня: кому рассказал я про то, где были зарыты ценности. И хоть я все время говорил, что не знаю, мне все равно никто не верил. Да я и сам не могу понять, как такое могло приключиться?
— А где же вы закопали те драгоценности? — нетерпеливо, с дрожью в голосе перебил брата Лаци,
— У князя был небольшой нежилой домишко в Дюлафехерваре, построенный еще его отцом для одного старого управляющего имениями. Там мы и закопали медный котел.
— Боже правый! — воскликнул Лаци, едва устояв на ногах.
Схватившись за голову, он забормотал что-то невнятное.
— Ты что-то сказать хотел, братишка? — спросил Иштван.
Лаци взглянул на него остекленелым взглядом и, словно подстрекаемый каким-то невидимым духом, готов был уже во всем сознаться, но тут залаял черный пес и помешал его доброму намерению.
«Что толку, если я и расскажу? Делу этим не поможешь, брат лишь станет вечно упрекать меня за происшедшее», — подумал младший из братьев, а вслух сказал:
— Нет, ничего. Только давай пойдем дальше. Надо поскорее добраться до войск императора, там мы будем уже в полной безопасности.
— Как? Я тебя не понимаю. Ведь мы же не бежали? Меня же просто отпустили на свободу.
— Да, как же! У Кручаи на руках твой смертный приговор! А освободил я тебя обманом, который рано или поздно откроется, и тогда — пропали мы оба.
— Как же ты смог обмануть Кручаи? Просто ума не приложу.
— Не мучь меня расспросами. Придет время — расскажу.
— Это уже хуже, — помрачнев, заявил Пишта.
— Хуже не хуже, а одно-то уж, верно, хорошо: господину Кручаи будут из-за этого неприятности.
— Что же нам теперь делать?
— Поступим оба в императорское войско.
— Нет, этого я не стану делать. Я пойду добиваться правды.
— Трудненько будет.
— И все же пойду. Только не знаю, с чего начать.
К вечеру они добрались до села Олиски, где Пишта первым делом сбрил свою лохматую, отросшую в каземате бороду.
— Как ты изменился! — воскликнул Лаци, оглядев красивого, стройного юношу. — Вытянулся за эти два года. Никто и не узнает теперь тебя.
