— Не надо было рожать!!!
О комментарии «выходи замуж и рожай ребенка», написанном ими чуть ранее, разумеется, никто и не вспоминает.
* * *
Звонок раздается в три ночи. Я молча прикладываю трубку к уху.
— Катя, это Аркадий.
Откинув одеяло, я спешно выбираюсь вставать и, прижав трубку экраном к пижаме, выхожу из спальни. Перейдя в соседнюю комнату, я плотно закрываю дверь и только после этого отвечаю.
— Ало, привет. Прости, я не могла говорить сразу, мне надо было сначала выйти из спальни, я же не одна…
Аркадий смеется. Там, на другом конце, шумно. Какой-то едва различимый джаз, звон посуды и голоса.
— У нас ночь, — говорю я, — в тишине слышно… мне было бы очень трудно объяснить, что мне звонит мертвый человек.
— Это понятно, Катя, милая, как ты?
— С тех пор как мы пили кофе на Литейном, ничего не изменилось.
Я молчу. Я не представляю, каким образом можно было бы прямо сейчас рассказать последние годы жизни. Я догадываюсь, нет, я даже знаю, откуда-то знаю, что времени у меня в обрез. Нужно сказать что-то главное. И я решаю сказать только самый конец — конец того монолога, на который мне потребовалось бы три с половиной часа:
— С каждым днем я слабее. Близкие не верят, я говорю им, что я слабый, малодушный и плохой человек. Они не в состоянии принять простую правду. Они говорят всегда одно и то же: самоуничижение — грех. Они не могут понять, что меня никогда не занимало самоуничижение. Я не ищу утешения и разубеждений, я просто хочу, чтобы они были в курсе: в некоторые дни мне страшно настолько, что я закрываю форточку и зашториваю окна — я не хочу знать, что окружающий мир существует. Я вовсе не хочу, чтоб меня любили такой, какая я есть, мне бы никогда бы и в голову не пришла такая глупость. Напротив, я не хочу, чтобы они любили несуществующего человека.
— Я все понял, мне достаточно глянуть краешком глаза, — голос Аркадия звучит приподнято. Трезво. Легко и иронично. — Итак, дела твои, разумеется, серьезные, и тебе не до полонезов. Но помни, чемпионы тоже могут засмотреться на пробегающий пейзаж и наступить на…
Я смеюсь.
— «На», Катя, — это на листья, семечки или сухую траву…
Я снова смеюсь. Я босиком. Посреди темной комнаты. В квартире холодно. Я изо всех сил вслушиваюсь в фоновый шум. Что там? Ресторан? Лобби ушедшей под воду Новоорлеанской гостиницы? Я понимаю, что просто не помню, когда в последний раз чувствовала себя столь защищенной.
— Жизнь здесь не проста, — говорит Аркадий. — Впрочем, как и у вас. Поэтому что-либо конкретно описывать не имеет смысла вообще… Катя… милая, не особенно торопись сюда…
