Дымя папиросой, размышлял Иноземцев — уже не над открыткой, а над словами соседки. В жизни полно неожиданностей…
— Ты слышишь, что я говорю? — дошел до его слуха голос сестры. — Светкина мама обещала нас устроить.
— Куда устроить? — насторожился Иноземцев.
— Ой, ты как будто оглох! Мы хотим поступить на курсы медсестер, и Светкина мама…
— Что за дичь ты несешь, Танька? Не на курсы будешь поступать, а в Академию художеств.
Таня с детства чудесно лепила. Пластилин оживал в ее руках, превращаясь в головы знаменитых писателей и героев их произведений. Что-то было в ее манере лепки острое, свое. Последние годы Таня занималась во Дворце пионеров, лепила уже из глины, пробовала работать с камнем. Все ей удавалось, каракатице этакой. Откуда только силы брались в этих ручках-палочках? Танина Пассионария — голова Долорес Ибаррури — года два назад получила первую премию на ленинградской выставке детского творчества. А еще раньше «Пионерская правда» поместила фотографию Танькиного Мцыри. Да что говорить, ее дорога прямехонько вела в Институт живописи, ваяния и архитектуры при Всероссийской академии художеств — там уже знали ее работы.
Придумала тоже, дурочка, курсы медсестер!
— Так война же, — сказала Таня. — Ты пойми: война!
— Ну и что? Раз война, значит, всем надо садиться этот… как его… корпий щипать?
— Какой корпий? — удивилась Таня. — Что это?
Иноземцев и сам толком не знал, что такое корпий, — читал где-то, что щипали его женщины для полевых лазаретов, а теперь вот всплыло в памяти странное словцо. Он велел Тане сидеть дома и приготовить что-нибудь поесть, а сам поехал в общежитие университета, что на проспекте Добролюбова.
Огромный шестиэтажный дом общежития был полон голосов, топота, хлопанья дверьми. Вприпрыжку бежали вниз по лестнице парни с чемоданами. Кто-то сверху орал, перевесившись через перила: «Нинка, Ванечка, где же вы? Давайте все в тридцать вторую прощаться!» За дверью сорок четвертой комнаты гремело радио: «С той поры золотой грезил я о свиданье с тобой…»
Иноземцев постучал, ему открыла розовощекая толстушка Катя.
— Ой, Юра! — улыбнулась, поправляя распущенные белокурые волосы. — А Люси нет, сегодня все девчонки в Эрмитаже работают.
— В Эрмитаже?
— Да. Окна клеят. Ну, полосками крест-накрест. Меня раньше отпустили, я на дежурство заступаю.
— Ты скажи Людмиле, что я заходил. Пусть она мне домой позвонит.
— Передам, — кивнула Катя. И добавила одобрительно: — А тебе идет командирская форма.
