Политрук Балыкин с мостика тральщика:
— Боцман! Мат проскальзывает!
— Так это я для связки слов, товарищ комиссар! Смотрите, что деется, — указывает Кобыльский на хлещущую воду. — Тральное хозяйство заливает.
— Отставить мат.
— Есть…
Боцман подзывает краснофлотца Бидратого и велит ему придерживать багром трап, по которому лезет вверх пехота. Сам же скрывается в форпике. Через минуту снова появляется на верхней палубе с комом ветоши. Он привязывает ком к длинному футштоку и поднимает эту затычку к шпигату. Вода разбивается на тонкие струйки, брызжет, потом перестает литься совсем. Кобыльский победоносно оглядывается и возглашает:
— Матросы и не такие дыры затыкали!
Сигнальщик на мостике «Гюйса» краснофлотец Плахоткин прыскает — и тут же под строгим взглядом военкома сгоняет с лица смех, принимается усердно обшаривать в бинокль море и небо.
На рассвете командующий флотом вывел все корабли и транспорты на внешний рейд — якорную стоянку, открытую ветрам, между островами Найсаар и Аэгна.
Медленно рассветало. В сером свете рождающегося утра увидел Козырев с мостика «Гюйса» темную полоску леса среди моря. Это была Аэгна с желтыми ее пляжами. К острову стягивался флот. Качались темно-серые корпуса боевых кораблей и черные — груженых транспортов. Порывы ветра доносили тарахтенье брашпилей, звон якорных цепей в клюзах — корабли становились на якоря.
Сверкнуло вдруг на Аэгне — и ударило так тяжко, гнетуще, что у Козырева уши заложило. Грохот раскатывался, тяжелел. Будто небо раскололось и пошло, как море, волнами. Над Аэгной, где-то в середине лесной полоски, вымахнули мощные столбы дыма с разлетающимися обломками. Видел Козырев в бинокль: чуть ли не целиком бросило в воздух одну из орудийных башен. Обламываясь на лету, она рухнула наземь, еще добавив грохоту к тому, первоначальному, что раскатывался вширь, грозно вибрируя.
— Все, — сказал командир «Гюйса» Волков, опуская бинокль. — Взорвали батарею.
Вот теперь, когда двенадцатидюймовые батареи береговой обороны, до конца расстреляв боезапас, были взорваны, до Козырева как бы впервые дошло, что Таллин сдан. Флот потерял главную базу. Флот уходит в Кронштадт. Это резко меняет обстановку на Балтийском театре: одно дело, когда флот на оперативном просторе, другое — когда зажат в «Маркизовой луже», в восточном углу Финского залива…
«Гюйс» становится на якорь. Волков велит команде завтракать, а сам спускается в радиорубку. Козырев задерживается на мостике, чтобы дать заступающему на вахту Толоконникову попить чаю. Все еще посвистывает по-штормовому норд-ост, но небо (замечает вдруг Козырев) проясняется, сгоняет с себя густую ночную облачность. Только на юге горизонт плотно затянут, это стоит над Таллином дым пожаров, и слышен оттуда, хоть и заметно поредевший, артогонь. Там на внутреннем рейде все еще стоят несколько кораблей арьергарда, — они принимают последние шлюпки с бойцами прикрытия, с подрывниками, — и ведут огонь по немецким батареям, которые, наверное, уже выкатились на берег Пириты и бьют по рейду теперь не вслепую.
